Совсем как ваш сопровождающий. С руганью молодой юнкер свалился на задницу, вскрикнул от боли да уронил свою фуражку. Добрую минуту он потратил, чтобы снова твёрдо встать на ноги, затем припал к стене.
— Уф, пришли, господа!
Перед гусарами возвышался главный городской собор, Туманная лавра. Ещё в старом стиле, из грубого серого камня, с узкими окнами-бойницами и стенами, достойными крепости. Говорят, прапрадеды, ещё до воцарения первого асвитинского государя, укрывались в таких вот церквях при набегах свейров.
— Давид Антоныч вас внутри ждёт, господа! — юнкер открыл для них дверку в массивных церковных воротах.
Огромный зал был погружен в полумрак. Каждый шаг и вздох эхом отдавался под сводами церкви, но фигура на другом конце зала была неподвижна и беззвучна. Свечи на алтаре освещали усыпанными наградами мундир генерал-губернатора Солодникова, а в их неровном свете на складках Богатыря за спиной Антона Давидовича играли тени. Гладковыбритый, седовласый, статный, не считая только до белеющих костяшек сжатой на трости ладони.
— Добро пожаловать в Грозногорск, господа. Уж не знаю, почему вы бежали сюда, а не отправились к столице, воевать, как все остальные... но ваша помощь мне здесь пригодится.
— Ваше превосходительство, позвольте представиться, Иосиф Давидович Георгидзе, уроженец Грозногорской губернии и верный сын своей страны. Расскажите подробнее о том, в чём именно нужно помочь вашему превосходительству.
Туманная лавра — слышал, конечно. Место уважаемое, тяжелое, как Батина затрещина... Камень грубый, тяжёлый, окна-бойницы. Всё как надо. В Юрцыне такого не строили.
Юноша затянулся и выдохнул вбок, чтобы не на крест. Опосля — приподнял руку и перекрестился, быстро, без суеты. Как полагается, а не для показу. Потом, чуть подав плечом, пропустил вперёд Иосифа, кивая лениво, будто уступил дорогу в очереди на рынке, а не будущему возможному боевому товарищу.
Вошёл следом. Холодно. Прохор поёжился, но шагу не сбил и шинель не запахнул. Сигарета сгорела на треть, но он её не выбрасывал, посасывая уголком губ.
На алтаре — свечи. За ними — Солодников. Стоит, как памятник, и всё в нём напряжено: от трости до плеч. На Иосифа, что тут же принялся раскланиваться, Прохор глянул косо, без злобы — но с тем казачьим прищуром, в котором и усмешка, и "давай-давай".
Как на ярмарке, прости, Господи.
Поклонился и сам — без подобострастия. Потом шагнул в сторону, выставил ногу вперёд и плечом прислонился к колонне. Стоял, как стояли бы Батя: будто бы просто посмотреть пришел.
Фома в нерешительности наблюдал за своими немногочисленными спутниками. "Чёрт возьми, как я сюда попал? Всё в моей жизни вело меня по совершенно иному пути: унаследованный от отца титул барона, превосходное образование в Люмне (между прочим, многие всем состоянием готовы пожертвовать ради возможности жить там!), служба в чине поручика и, наконец, обещанный самим Министром Торговли гражданский чин титулярного советника... Всё могло бы сложиться иначе, если бы не очередной безумец-утопист и этот жирный боров Людобродов, чьи головорезы прямо сейчас разоряют моё имение! Впрочем, великая удача - то, что мне удалось спастись и, более того, спасти своего титана, семейную реликвию, принадлежащую моему роду вот уж больше сотни лет. Радует и то, что, возможно, Людобродову осталось жить несколько месяцев, если не недель. Судя по слухам, приносимым беженцами с запада, дела у господ лоялистов чрезвычайно плохи: ещё немного, и вместо врагов они начнут стрелять друг в друга". - таковы были его мысли в то время, когда губернатор произносил свою короткую речь.
Губернатор Солодников оказался чрезвычайно милостив к бежавшим от войны дворянам из столичной губернии, а таковых с момента смерти Государя насчиталось немало: далеко не все захотели выбирать сторону и рисковать жизнью в затяжных уличных боях ради очередного "наследника" с сомнительными мотивами. Фома (или Тоомас, как называли его собратья-свейры) был ему за это невероятно признателен, и готов был выполнить поручение Губернатора, каким бы тяжёлым оно ни было. Он осмотрел своих спутников - почти все они были либо столь же молоды, как и он, либо еще моложе. Знатным происхождением, судя по выправке, мог похвастаться только стоящий рядом с ним юноша в кадетской форме.
Наконец, Фома поднял голову и прислушался, ведь Губернатор вот-вот должен был ответить на вопрос его спутника, кажется, Иосифа (Фоме все ещё тяжело давалось запоминание новых лиц и имён после трёх лет гарнизонной службы далеко на юге).
Пока остальные уже вошли в лавру, он всё ещё стоял у своего меха — "Молота Господня", чёрного, обшарпанного гиганта с обнажёнными механизмами и шрамами от десятков битв. За века службы в руках семьи Ольховских, машина не раз оказывалась на грани уничтожения. Каждый раз её восстанавливали — из обломков, из пепла, из воспоминаний. Штатная броня давно исчезла, и на её месте теперь красовались гнутые стальные пластины, выкованные вручную, украшенные кружевными узорами и аккуратно приклёпанные механиками поместья. Это было не по стандартам Союза, но всё ещё функционально.
После последнего боя, в котором погиб его отец, граф Николай Ольховский, возможности на восстановление не хватило. Разрушенная логистика империи и опустевшее поместье не способны была покрыть заказ на изготовление редких и дорогих деталей. Теперь местами гидравлика торчала наружу, провода свисали, как нервы, а трубы с охладителем пульсировали, будто машина дышит.
Алексей провёл ладонью по корпусу, пощёлкал выключателями. Всё было в порядке. Ни аварийных сигналов. Ни перегрева. Ни помех. Слишком в порядке. Именно это его и тревожило.
В "Молот Господень" был встроен древний модуль. Документация к нему утеряна столетия назад. Никто не знал, как он работает. Но все в роду Ольховских знали одно: он живёт. Его называли "Голос". Он не говорил. Но он — слышал.
По словам отца, он проявлял себя мерцание лампам, сам поправлял прицел, включал музыку на грани слышимости. Он спасал пилотов в критические моменты. Механики шептались, что по ночам "Молот" шевелится, встаёт, ходит по ангару. Что из его динамиков доносится плач. Алексей этого не видел, и потому боялся, что для Голоса он — не тот. Признал ли его Голос, будет ли служить или наоборот взбрыкнёт в решающий мин. Да и вообще — работает ли он? Могло ведь устройство просто и сломаться. Ведь всё же он не спас Николая.
Уже снаружи он посмотрел на кабину, на тусклый свет внутри. На мгновение ему показалось — что-то мигнуло. Скорей всего, это был блик от солнца, но сердце уже тревожно зашлось.
Алексей глубоко вдохнул, поправил фуражку и направился к воротам.
Там его уже ждали.
Алексей вошёл последним.
Он не спешил. Он перекрестился у входа, как полагается, и, не подавая вида, оглядел собравшихся.
Алексей представился, коротко рассказал свою историю и встал чуть поодаль.
>>844481
>>844539
>>845038
Давид Антонович окинул взглядом мехакавалеристов, затем подошёл к каждому и пожал руку, как товарищам по общему делу.
— Раз вы здесь, то не хотите воевать в столичной губернии, господа, — на ходу объяснял он, благо со своей тростью двигался губернатор не очень быстро. — Я ваше желание вполне понимаю. Для меня на первом месте пока — Грозногорск.
Солодников замер и вытянулся по струнке, ордена и медали его хором звякнули. Под сводами собора звук этот разлетелся ударом грома.
— Мне нужна механизированная кавалерия и вы немногие, кто оказался в Грозногорске. Смута, как всегда, привлекает разных бандитов да авантюристов. С ними я и хочу разобраться, с вашей помощью. В обмен я предлагаю вам жалованье, жильё при дворе и всё остальное, чего достойны люди вашего... нашего положения.
Он кивком указал на своего Богатыря.
— Мой сын присоединиться к вам, если вы согласны.
Когда Солодников закончил, юноша стряхнул пепел на каменный пол и взял слово:
— Ваше превосходительство, изволю сказать прямо, без обиняков. Меня дорога в Юрцын ведет. Там и земля родная, и дом отчий. Маменька там, батюшка — слава Богу, жив-здоров, хоть и с сединою. Да и служба у меня там — не воображаемая, а настоящая, при графине Ставградской, чьей милостью титаном одарен и в кадеты был зачислен-с.
Он повёл плечом, словно сбрасывая со спины невидимый груз.
— Пока дорога домой закрыта — буду здесь, у вас, если дело ваше честное. А до столицы нонча у каждого честного люда все одно мнение - заигрались там в дележку трона. Да и Стёмнинский лезет, будто кто его звал… Не по мне сии игры. Батя мне саблю вручал не для того, чтоб я за самозванцев душу покладал.
Прохор выдохнул.
— Потому и говорю: покуда здесь порядок — буду с вами. А как дорогу к дому чиста будет — поеду. Там мне и жить, и умирать, коли так Бог положит.
Помолчал. Затем, чуть прищурившись, будто от полуденного солнца, добавил:
— А с сыном вашим познакомиться нужно-с, коль изволите. Не по мундиру, право, судить же.
— Вы-то как раз дорогу и очищить будете должны, сударь! А с Александром Давидычем, конечно, я вас познакомлю. За ужином сегодня, коль примете приглашение.
— Ваше превосходительство, — начал Алексей Ольховский, и голос его, хоть и молодой, звучал твёрдо — я помню вас.
Был я тогда мальчишкой, едва достигшим лет, когда начинают понимать, что значит честь и долг. Приезжали мы к вам в Грозногорск, когда мой отец ещё носил шпагу и говорил с вами о делах Империи, сидя у камина. Я тогда был в тени.
Запомнил вашу речь — взвешенную, словно весы правосудия. Каждое слово — не на ветер, каждое движение — не напрасно. Вы не кричали о верности, вы жили ею.
Вот теперь я стою перед вами не как мальчик, а как последний Ольховский.
Моё поместье — в руинах.
Люди разбежались, спасая свои жизни. Отец пал от руки бандитов, как простой солдат. И нет у меня ни армии, ни сокровищ, кроме этой фуражки и моего "Молота Господня".
Я вижу — вы ищете защитников. Тех, кто станет стеной — там, где другие рвутся вперёд, чтобы схватить трон.
Я говорю вам:
всё, что у меня осталось — это честь.
И если в этой рушащейся Империи ещё есть оплот спокойствия, порядка и здравомыслия — то пусть он будет здесь, в Грозногорске, у ваших стен.
Я прошу только одного — дать мне место в вашей кавалерии.
Пусть мой мех встанет в строй.
Пусть мой голос прозвучит в бою.
Пусть мой род, даже если он умрёт со мной, умрёт стоя, а не на коленях.
Выслушав речь губернатора, Фома выдохнул с облегчением. В конце концов, грозногорские бандиты — это не армия, вооружённая артиллерией и титанами. Огорчало его лишь то, что, похоже, при нынешних обстоятельствах он ещё не скоро сможет вернуться к мирной жизни. "Видимо, придётся повоевать вновь. А что же, мне не привыкать..." — поразмыслил Фома. Наконец он дал знать:
— Будет сделано, господин губернатор! — сказал он тоном, не выдающим никакого беспокойства — для меня, как достойного наследника рода Обоянских, будет честью познакомиться с Вашим сыном и сражаться за безопасность и мир в Грозногорской губернии.
Отвечая губернатору, Фома невольно вспомнил о своих спутниках — людях, оказавшихся, как и он, не в том месте и не в то время. Им предстояло многое сделать, и Фома решил, что компания для этого подобралась не самая худшая, раз уж у каждого участника есть свой титан.
>>845761
— Ваши слова греют мне сердце, господа. Милостью Ан, скоро эта смута закончится — а пока на наших плечах защита хотя бы Грозногорска. Максимка!
Юнкер влетел внутрь, на ходу роняя фуражку.
— Будь добр, отведи господ и их машины к крепости, пускай устроятся.
Солодников взглянул на остальных.
— К вечеру он принесёт вам приглашение на ужин. Толковый парниша, я ему доверяю и вам советую.