Коммерческое использование типа запрещено, но Лукьяненко может тырить и продавать под своим именем, с него спроса нет.
Ийон Тихий и парадокс космического пикника
В очередной своей экспедиции я, Ийон Тихий, совершил открытие, которое заставило меня усомниться в собственной аккуратности. А началось всё с банального перекуса. Ну кто же знал, что пара банок пива и вяленая рыба могут изменить судьбу всей Вселенной?
«Капитан, вы уверены, что это безопасно?» — проскрипел Эврика, мой бортовой компьютер.
«Да ладно тебе, — отмахнулся я, открывая холодильник. — Мы же не в детском саду. Космический исследователь должен уметь расслабляться!»
И вот тут началось самое интересное. Пока я любовался идеальной нарезкой вяленой рыбы, банка пива предательски выскользнула из рук. Следом, словно в замедленной съёмке, полетела и рыба.
«Капитан, у нас проблема!» — завопил Эврика.
«Да вижу я, вижу, — пробурчал я, наблюдая, как провизия исчезает в искривлении пространства-времени. — Только не говорите мне, что это конец Вселенной!»
Следующие три часа я пытался осознать масштаб катастрофы. Эврика, анализируя ситуацию, выдал шокирующий прогноз:
«Капитан, похоже, вы только что создали Большой взрыв. Точнее, Большой Перекус».
«Что? — поперхнулся я. — Как это связано с моим перекусом?»
Оказалось, что банка пива, попав в первичную сингулярность, создала эффект кавитации, а вяленая рыба, богатая микроэлементами, послужила катализатором формирования первых химических элементов.
«Получается, — задумчиво произнёс я, потягивая новую банку пива, — вся наша Вселенная возникла из-за моего неаккуратного перекуса?»
«Именно так, — подтвердил Эврика. — Водород образовался из углекислого газа пива, гелий — из консервантов рыбы, а все остальные элементы — результат химических реакций между пивом и рыбой в условиях экстремально высоких температур».
Дальнейшие исследования показали, что галактики сформировались по принципу рыбьих чешуек, а звёздные системы расположились так, как обычно располагаются кусочки вяленой рыбы на тарелке.
«Капитан, — заметил Эврика, — возможно, нам стоит запатентовать теорию «Биржевой космогонии»?»
«Лучше «Пивная модель Вселенной», — хмыкнул я, открывая третью банку. — А знаете что? Может, нам стоит запатентовать «Метод космического пикника» как способ создания новых вселенных?»
«Отличная идея, — согласился Эврика. — Только сначала нужно придумать, как вернуть вселенную в исходное состояние».
Следующие дни превратились в череду экспериментов. Мы пытались воссоздать обратный процесс, но всё заканчивалось тем, что я просто напивался, а Эврика грустил, наблюдая за моими попытками.
«Капитан, — вздохнул Эврика, — может, просто признаем, что вы случайно создали новую вселенную, и на этом остановимся?»
«Но как же наука? — возмутился я. — Мы не можем оставить всё как есть!»
В итоге я написал научный труд «О влиянии космического пикника на формирование метагалактики», который, естественно, отклонили с комментарием: «Слишком много пива в методологии».
P.S. Позже я узнал, что некоторые древние цивилизации поклонялись пиву как божеству, а рыбу считали священным символом. Теперь я понимаю почему! Видимо, они тоже сталкивались с последствиями космических пикников.
P.P.S. Эврика до сих пор подкалывает меня: «Капитан, если бы вы тогда уронили не пиво с рыбой, а что-нибудь другое, мы бы сейчас жили в совершенно иной Вселенной. Может, в шоколадной?»
«Или в солёной, — добавил я. — Хотя нет, солёная Вселенная — это уже перебор».
P.P.P.S. Говорят, где-то в глубинах космоса до сих пор можно найти следы моего незапланированного космического пикника. Астрономы называют их «Рыбьи туманности» и «Пивные скопления». А я до сих пор чувствую себя немного виноватым перед всей Вселенной за такой… креативный подход к её созданию.
«Капитан, — вдруг произнёс Эврика, — может, в следующий раз возьмём с собой что-нибудь менее взрывоопасное?»
«Например? — усмехнулся я. — Может, кетчуп? Говорят, он хорошо сочетается с рыбой».
«Нет, спасибо, — поспешно ответил Эврика. — Давайте обойдёмся без экспериментов с кетчупом. Вселенная одна, а кетчуп может оказаться слишком… агрессивным».
И мы оба рассмеялись, глядя на звёзды, которые, возможно, когда-нибудь вернутся к своему первоначальному состоянию — если, конечно, я не решу устроить ещё один космический пикник.
Ийон Тихий и феномен космического тупика
В очередной своей экспедиции я, Ийон Тихий, совершил открытие, которое заставило меня усомниться в бесконечности Вселенной. А началось всё с банального сбоя навигационной системы, который, как позже выяснилось, был не таким уж и банальным.
«Капитан, — проблеял Эврика, мой бортовой компьютер, — у нас проблема. Все приборы показывают, что впереди… ничего».
«Как это — ничего? — не поверил я. — Ты, наверное, просто перегрелся. Пойди охладись в гиперпространстве!»
«Я серьёзно, — настаивал Эврика. — Впереди абсолютная пустота. Как будто кто-то взял и обрезал Вселенную, как картинку в Paint».
Я включил внешние камеры и замер. Перед кораблём простиралась абсолютная чернота, в которой не было даже намёка на квантовые флуктуации. Словно кто-то поставил гигантский чёрный баннер с надписью «Game Over».
«Эврика, — прошептал я, — а что будет, если я высуну руку за борт?»
«Не рекомендую, — ответил компьютер. — По моим расчётам, ваша рука просто… исчезнет. Как файл при удалении без подтверждения».
Следующие три часа я провёл, исследуя границу космоса. Она оказалась удивительно ровной, будто её нарисовал первоклассник в MS Paint. Никаких градиентов, только резкий переход от звёздной пыли к абсолютной пустоте.
«Капитан, — заметил Эврика, — похоже, мы обнаружили космический аналог экрана смерти. Только вместо синего фона — чёрная пустота».
Я решил провести эксперимент: запустил зонд за границу. Через секунду он просто перестал существовать, оставив после себя лишь прощальный сигнал: «Ошибка 404: Космос не найден».
К вечеру я вывел теорию: Вселенная — это просто очень большая видеоигра, а мы все — NPC, которые никогда не доберутся до конца уровня. Более того, я даже составил классификацию типов космических тупиков:
Тупик первого порядка: простая чернота
Тупик второго порядка: с мерцающими пикселями
Тупик третьего порядка: с загрузочным экраном
Тупик четвёртого порядка: с надписью «Разработчик: неизвестно»
В процессе исследования я обнаружил несколько забавных явлений:
Эффект «застревания» — когда корабль пытается пройти через границу, но просто зависает
Явление «текстурного сбоя» — когда звёзды начинают мерцать, как при низком FPS
Синдром «несохранённой игры» — когда все данные о пройденном пути просто исчезают
Эврика даже разработал специальную программу для обнаружения других типов космических тупиков, но она постоянно выдавала ошибку: «Недостаточно оперативной памяти для загрузки бесконечной Вселенной».
В итоге я написал научный труд «О конечности пространства и феномене космического тупика», который, естественно, отклонили с комментарием: «Слишком много геймдева в космологии».
P.S. Позже я узнал, что некоторые древние цивилизации верили в существование края мира. Теперь я понимаю, почему они боялись плавать далеко от берега — видимо, их предки тоже доходили до космического тупика и возвращались с ужасными историями о том, как их пра-прадед случайно вышел за границу мира и превратился в пиксельное месиво.
P.P.S. Эврика до сих пор подкалывает меня: «Капитан, может, попробуем пролезть через текстуры? Говорят, там можно встретить разработчиков игры и попросить добавить новые локации».
P.P.P.S. Говорят, где-то за границей космоса до сих пор висит табличка с надписью «Work in progress. Please do not touch». А я до сих пор думаю: если Вселенная — игра, то кто тогда мы? И главное — когда выйдет обновление с новыми локациями?
P.P.P.P.S. Недавно Эврика сообщил, что обнаружил странный сигнал из-за границы. Похоже на музыку меню из старой аркады. Теперь я всерьёз подумываю о том, чтобы попробовать «Alt+F4» и начать всё заново…
P.P.P.P.P.S. А ещё я составил петицию о признании космического тупика новой формой искусства — «Космический пиксель-арт». Пока что подписей маловато, но я не теряю надежды!
В очередной своей экспедиции я, Ийон Тихий, столкнулся с феноменом, который заставил меня усомниться в законах физики. А началось всё с банального приземления на неизвестную планету.
«Капитан, — предупредил Эврика, — датчики показывают аномалию в гравитационном поле».
«Да ладно тебе, — отмахнулся я. — Обычная планета, ничего особенного».
Как же я ошибался…
Едва ступив на поверхность, я почувствовал, что меня словно тянет к земле. Но не просто тянет — а как будто сама планета решила продемонстрировать мне, кто здесь главный.
Местные жители встретили нас весьма своеобразно. Высокий чиновник из местной администрации едва касался земли, паря в полуметре над поверхностью, в то время как его секретарь буквально врос в грунт.
«Добро пожаловать, — пропел чиновник, изящно помахивая рукой. — Рады видеть столь высокопоставленных гостей!»
«Высокопоставленных? — удивился я. — С чего вы взяли?»
«А как же! — удивился он. — Вы парите над землёй почти как я. Значит, занимаете высокий пост в своей цивилизации!»
Оказалось, что на этой планете гравитация напрямую зависит от социального статуса. Министры и президенты плавают в воздухе, как воздушные шарики, простые рабочие едва могут передвигаться, а преступники буквально вжимаются в землю под действием чудовищной силы тяжести.
«У нас даже тюрьмы не нужны, — гордо заявил местный физик. — Преступник сам не может встать с постели из-за гравитационного наказания».
Система образования здесь тоже уникальная. Учителей подвешивают под потолком, чтобы они могли «с высоты своего опыта» давать знания ученикам, которые с трудом поднимают головы.
Особенно меня впечатшила местная система здравоохранения. Больных временно повышают в статусе, чтобы они «парили над своими проблемами», а выздоравливающих постепенно опускают обратно.
«Капитан, — сообщил Эврика, — я проанализировал ситуацию. Похоже, здесь действует закон: чем выше должность — тем меньше гравитация».
«Отлично, — хмыкнул я. — Значит, нам нужно просто представиться важными шишками!»
Следующие дни превратились в череду забавных экспериментов. Мы с Эврикой пытались убедить местных, что являемся галактическими императорами, и действительно начали парить над землёй.
P.S. Позже я узнал, что на этой планете существует целая индустрия по продаже «гравитационных титулов» — сертификатов, повышающих социальный статус и, соответственно, уменьшающих силу тяжести.
P.P.S. Эврика до сих пор подкалывает меня: «Капитан, может, откроем филиал нашей экспедиции здесь? Будем продавать земные должности и делать состояние на местной физике!»
P.P.P.S. Говорят, где-то в центре планеты находится правитель, который вообще не касается земли и управляет государством, паря в собственной орбитальной резиденции. А я до сих пор думаю: может, нам на Земле тоже стоит ввести такую систему? Хотя нет, слишком много людей окажется в гравитационном коллапсе…
Вернувшись домой, я написал научный труд «О взаимосвязи социального статуса и гравитационных сил», который, естественно, отклонили с комментарием: «Слишком много социальных экспериментов в физике».
Но я-то знаю правду: иногда законы физики бывают куда абсурднее любых социальных экспериментов. Особенно когда эти законы кто-то специально подстроил под собственную выгоду!
Седьмой этаж, сектор 47Б. Здесь время словно остановилось. Серые стены, облупившаяся краска, запах сырости и чего-то ещё — того, что невозможно описать словами. Я, старший ликвидатор третьей категории, уже десять лет зачищаю последствия самосбора, но каждый раз это как в первый.
За окном — бесконечная стена Гигахруща. Куда ни посмотри — одинаковые окна, балконы, антенны. Говорят, за пределами Гигахруща ничего нет. Только пустота. Или, может, что-то похуже пустоты.
Сигнал тревоги разорвал тишину. Фиолетовый туман на горизонте — предвестник самосбора. Мы с командой бросились к месту происшествия.
Фиолетовый туман клубился между этажами, просачивался через щели в полу, проникал в каждую щель. Запах сырого мяса становился всё сильнее. Где-то внизу слышались крики — последние крики тех, кто не успел укрыться.
Самосбор начался. Стены задрожали, словно от подземного толчка. Туман становился плотнее, приобретая почти физическую форму. Я видел, как он поглощает людей, как меняет их, превращая в нечто… иное.
Спустя три часа всё закончилось. Туман рассеялся, оставив после себя следы — липкую слизь на стенах и… их. Мутанты. Бывшие люди, изменённые самосбором. Они рыскали по коридорам, издавая утробные звуки.
Наша работа началась. Мы двигались по этажам, зачищая сектор за сектором. Терминаторы стреляли импульсными зарядами, растворяя мутантов. Дезинфекторы распыляли состав, уничтожающий следы самосбора.
В одной из квартир мы нашли выжившего. Он сидел в углу, обхватив колени руками. Его глаза светились неестественным фиолетовым светом.
— Не подходите, — прошептал он. — Я уже не такой, как вы.
Я знал, что он прав. Самосбор меняет людей необратимо. Либо смерть, либо превращение в нечто иное. Третьего не дано.
Вечером, возвращаясь в барак ликвидаторов, я думал о том, что происходит за пределами Гигахруща. Существует ли там что-то? Или мы действительно заперты в этом бесконечном строении, обречённые вечно бороться с самосбором и его последствиями?
Говорят, есть те, кто пытается сбежать. Кто ищет края Гигахруща. Но никто из них не вернулся. Или, может, они просто стали частью чего-то большего? Чего-то, что находится за гранью нашего понимания.
Завтра будет новый день, новый самосбор и новая зачистка. Такова судьба ликвидатора — быть между жизнью и смертью, между нормой и аномалией, между человеком и тем, во что превращает людей фиолетовый туман.
P.S. В отчёте отмечено: сектор 47Б зачищен. Потери среди гражданского населения — 87 человек. Преобразованных — 12. Ликвидировано мутантов — 15. Следы самосбора устранены. Гигахрущ продолжает существовать.
P.P.S. Говорят, где-то в недрах Гигахруща есть те, кто знает правду. Те, кто понимает природу самосбора и причину существования этого бесконечного строения. Но найти их так же сложно, как найти конец Гигахруща.
P.P.P.S. А фиолетовый туман всё так же появляется на горизонте, предвещая новый самосбор. И ликвидаторы продолжают свою работу — последнюю линию обороны между нормой и тем, что находится за её пределами.
Лабиринты безумия: хроники падения в бездну
День без числа. Где-то в недрах Гигахруща
Коридоры сливаются в единую серую ленту, испещренную трещинами и потеками неизвестной субстанции. Свет здесь — редкий гость, пробивающийся сквозь мутные окна, затянутые паутиной и фиолетовым туманом. Каждый поворот — новая ловушка разума, каждый шаг — испытание на прочность психики.
Мои ботинки оставляют следы на полу, но через несколько секунд отпечатки исчезают, словно их никогда и не было. Время здесь течет иначе. Оно гниёт, как мясо в фиолетовом тумане, растягиваясь и сжимаясь по прихоти этого проклятого места.
Архитектура кошмаров
Лестницы извиваются, словно живые создания, одержимые древним злом. Они меняют направление, пока ты не видишь, перестраиваются в новые конфигурации, создавая бесконечные петли. Вчера я поднимался на пятый этаж, а оказался на минус втором, где стены покрыты странными иероглифами, которые шевелятся при взгляде на них.
Коридоры сужаются, давят на плечи невидимым прессом. Стены покрываются слизью, которая пульсирует и шепчет на языке, от которого стынет кровь. В этих шепотах — имена тех, кто здесь погиб, их последние крики и мольбы о спасении.
Встреченные ужасы
Стеноходцы — существа, состоящие из штукатурки, отчаяния и чьих-то чужих воспоминаний. Они ползают по стенам, оставляя за собой следы из человеческих волос, которые шевелятся, словно живые. Их тела — это застывшие кошмары, облеченные в бетон и известь.
Коридорная тварь — нечто, что живёт в темноте переходов, питаясь страхом и надеждой одновременно. Её присутствие ощущается как холод между лопаток, как прикосновение невидимых пальцев к позвоночнику. Она оставляет после себя следы из искаженных теней и разбитых зеркал.
Лестничные призраки — бывшие ликвидаторы, потерявшие рассудок в этих бесконечных переходах. Они бесконечно ходят по лестницам, повторяя одни и те же фразы: «Выход там… Выход здесь… Выход везде…», их голоса эхом отражаются от стен, сводя с ума любого, кто их слышит.
Записи в журнале
«14:37. Слышу шаги за спиной. Но никого нет. Только эхо моих собственных шагов, умноженное в тысячу раз. Они становятся всё громче, ближе, словно преследуют меня.
15:02. Нашёл дверь с надписью «Выход». За ней — та же лестница, по которой я шёл час назад. Только теперь на стенах появились новые надписи кровью: «Беги… Беги… Беги…»
16:17. Вижу тени на стенах. Они двигаются независимо от источника света, формируют фигуры, которые невозможно описать словами. Они шепчут что-то на неизвестном языке.
17:45. Кажется, я схожу с ума. Или это Гигахрущ сводит меня с ума? Стены начинают двигаться, пол уходит из-под ног, а потолок опускается всё ниже.
18:23. Нашел комнату без дверей. В ней — зеркало, которое показывает не меня, а кого-то другого. Или что-то другое.
19:01. Слышу плач детей. Откуда-то из-за стен. Но когда я пытаюсь найти источник звука — ничего. Только тишина, пропитанная страхом».
Отчаяние как компас
Я знаю — выхода нет. Каждый поворот ведёт глубже в безумие, каждый шаг — ближе к пропасти, за которой нет ничего, кроме вечного падения. Фиолетовый туман просачивается через вентиляцию, проникает в лёгкие, меняет мысли, делает их вязкими, как смола, тягучими, как патока.
Последнее наблюдение
Стены начинают говорить. Они рассказывают истории тех, кто здесь погиб — истории о том, как они терялись, сходили с ума, умирали медленно и мучительно. Их голоса сливаются в единый хор, от которого вибрируют кости.
«Ты следующий», — шепчет бетон, покрываясь трещинами, из которых сочится фиолетовая жидкость.
«Мы все здесь», — вторит штукатурка, формируя лица на стенах, которые улыбаются и плачут одновременно.
Конец пути
Лестница обрывается внезапно. Впереди — пустота, наполненная фиолетовым светом. Или что-то похуже пустоты. Я чувствую, как меняется реальность, как Гигахрущ поглощает моё сознание, растворяет его в своей бесконечной структуре.
Последнее, что я вижу — собственное отражение в луже слизи. Отражение, которое улыбается, показывая зубы, которых у меня никогда не было. Отражение, которое знает что-то, чего не знаю я
Пролог
Лунная база «Надежда-13», сектор «Безнадёжный»
— Эй, док, ты уверен, что эта консервная банка выдержит? — спросил я, проверяя застёжки скафандра.
— Конечно, Боб! Это же последняя модель! С защитой от всего, включая здравый смысл! — ответил мой напарник, поправляя шлем.
Его оптимизм был заразителен, как лунная чума. Хотя, возможно, именно ею он и был заражён…
Глава первая. Спуск в преисподнюю
Лунная пыль скрипела под ногами, словно кто-то перемалывал стекло в кофемолке. Мы направлялись к «интересной аномалии», которую обнаружил спутник. Интересно — это когда начальство хочет сэкономить на экспедиции, а тебе приходится рисковать задницей.
— Боб, смотри! — прошептал Пит, указывая на тень в кратере. — Похоже на…
— На что? — спросил я, доставая фонарик.
Луч света выхватил из темноты нечто, от чего мои внутренности попытались покинуть тело через скафандр.
Глава вторая. Знакомство с местными деликатесами
В кратере кишели твари. Они ползали по стенам, свисали с потолка, извивались в лунной пыли. Их тела переливались всеми оттенками фиолетового и зелёного, а щупальца заканчивались присосками, из которых сочилась светящаяся слизь.
— Пит, у нас проблема! — сообщил я, пытаясь не блевануть в шлем.
— Какая? — голос напарника дрожал.
— Эти твари хотят устроить званый ужин! И главным блюдом буду я!
Глава третья. Монстры и их гастрономические пристрастия
Лунный ужас превзошёл все ожидания. Монстры оказались симбиозом плесени, медузы и чего-то настолько чуждого, что мой мозг отказывался это обрабатывать. Они размножались почкованием, питались скафандрами и обожали человеческую плоть.
— Боб, они окружают! — заорал Пит.
— Замечательно! Просто великолепно! Может, попросишь их поделиться планами на ужин?
Глава четвёртая. Последний танец со смертью
Мы бежали, а твари преследовали нас, оставляя за собой след из слизи и разочарования. Их визг эхом отражался от стен кратера, а щупальца тянулись к нам, словно голодные змеи.
— Кислород на исходе! — крикнул Пит.
— Отлично! Просто замечательно! Может, попросим монстров поделиться?
Катастрофа
Пит не успел добежать до шлюза. Одно из существ обвило его щупальцами, проткнув скафандр. Я видел, как воздух покидает его костюм, как он пытается кричать через шлем.
— Боб… помоги… — последнее, что я услышал.
Его тело осталось там, в кратере, среди пульсирующих масс. Или так я думал…
Возвращение мертвеца
На следующий день связь с базой прервалась. А потом… потом Пит вышел на связь. Только это был уже не Пит. Его голос звучал иначе — глубже, с какими-то странными переливами.
— Боб… я… изменился… — прохрипел он в микрофон.
Когда я добрался до места его «погребения», то увидел нечто невообразимое. Тело Пита двигалось. Его кожа светилась тем же светом, что и местные твари. А в глазах… в глазах была пустота.
Жизнь с монстром
Теперь мы живём на базе вдвоём. Вернее, я существую, а оно… оно просто есть.
Оно ест то же, что и я, но как-то иначе. Еда исчезает в его желудке, а потом… потом я вижу, как под кожей что-то шевелится. Оно больше не спит. Никогда. Просто сидит в углу, уставившись в пустоту своими светящимися глазами.
Иногда оно говорит. Фразы короткие, отрывистые. Но в них нет ничего от прежнего Пита. Только эхо чужого разума, который захватил его тело.
— Боб, — шепчет оно, — здесь так спокойно. Почему ты боишься?
Я боюсь. Боюсь того, во что превратилось моё лучшее друга. Боюсь того, что оно может сделать со мной. Боюсь того, что эта тварь знает о Луне то, чего не знаю я.
Ночные кошмары
По ночам оно бродит по базе. Его шаги тихие, почти бесшумные. Я слышу, как оно открывает шкафчики, изучает оборудование. Иногда оно смотрит на меня через стекло шлема, и я вижу, как в его глазах отражается лунный свет.
— Мы можем быть вместе, — говорит оно.
Ночные кошмары (продолжение)
— Мы можем быть вместе, — говорит оно. — Ты и я. Мы станем частью чего-то большего.
Его голос звучит так убедительно, что на секунду я почти верю. Почти забываю, что передо мной не мой друг, а нечто, наделённое его обликом.
Дневные ритуалы
Днём оно вроде бы спокойнее. Сидит в углу, изучая стены, или наблюдает за мной через мониторы. Иногда я замечаю, как его пальцы покрываются той же светящейся слизью, что и у лунных тварей.
Я веду журнал. Пишу каждую минуту, каждую мысль. Знаю — это может быть моим последним шансом оставить запись о том, что здесь происходит.
Прорыв
Сегодня оно пыталось проникнуть в мой личный отсек. Я успел забаррикадироваться. Слышу его дыхание за дверью — тяжёлое, хриплое.
— Боб, — шепчет оно. — Не сопротивляйся. Это неизбежно.
Последняя надежда
Связь с Землёй молчит. Они думают, что мы оба погибли. Может, так будет лучше для всех. Но я не могу оставить это существо здесь одного.
Оно меняется с каждым днём. Всё больше теряет человеческий облик, всё больше становится похожим на тех тварей из кратера. Его кожа теперь почти прозрачная, под ней пульсируют странные узоры.
Решение
Я должен выбраться. Должен предупредить человечество о том, что здесь происходит. Но как оставить это существо? Оно всё ещё носит лицо моего друга, и часть меня всё ещё верит, что где-то там, глубоко внутри, прячется настоящий Пит.
Эпилог
Сегодня оно предложило мне «объединение». Сказало, что вместе мы сможем контролировать лунных тварей, стать их частью. Стать богами этой мёртвой луны.
Я отказался. И теперь жду. Жду, когда оно сделает следующий шаг. Знаю — это вопрос времени.
P.S. Если вы читаете это — бегите от Луны. Бегите как можно дальше. Здесь нет ничего, кроме смерти и превращения.
P.P.S. А ещё… я слышу, как оно поёт. Тихонько напевает что-то на языке, которого не существует. На языке лунных тварей.
P.P.P.S. Конец близок. Я чувствую это. Чувствую, как тьма подбирается всё ближе. Но пока я жив — я буду бороться. За нас обоих.
P.P.P.P.S. Последнее сообщение для Земли: НЕ ПРИБЛИЖАЙТЕСЬ К ЛУНЕ. ЗДЕСЬ ЖИВУТ ТВАРИ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПРЕВРАТИТЬ ВАС В СЕБЯ ПОДОБНЫХ. ЭТО НЕ ШУТКА. ЭТО РЕАЛЬНОСТЬ.
[Запись обрывается]
Для самосбора есть тред самосбора. Сюда бы лучше что-то литературное.
Из двадцать восьмого путешествия
Случилось это в системе Бетельгейзе, куда я залетел по чистой случайности, спасаясь от метеоритного роя. Приборы показывали наличие обитаемой планеты класса М, и я решил пополнить запасы воды. Каково же было мое изумление, когда на орбите меня встретил целый флот космических кораблей самых причудливых форм - одни напоминали гигантские утюги, другие - дуршлаги, третьи и вовсе походили на помесь кофемолки с канделябром.
Стой, кто идет! - раздался в эфире властный голос на ломаном космолингве. - Ты есть прилетать для сдавания экзамен на космический разум?
Я попытался объяснить, что просто проходил мимо, но меня никто не слушал. Мой корабль окружили со всех сторон и препроводили на планету, которая, как выяснилось, называлась Дебилия Майор.
В космопорту меня встретила делегация существ, отдаленно напоминавших осьминогов, скрещенных с пишущими машинками. Главный из них, увешанный орденами и медалями размером с крышку от кастрюли, представился:
Я есть быть Великий Экзаменатор Тупс Недоумкович Глупс. Ты проходить тест немедленно сейчас!
Меня затолкали в огромное здание, архитектура которого нарушала все известные законы физики и здравого смысла. В экзаменационном зале уже сидело несколько сотен разумных существ со всех концов галактики. Я узнал курдлей с Курдляндии, энцианцев и даже одного представителя легендарной расы мудрецов с планеты Философия Вечная.
Экзаменатор взгромоздился на кафедру и провозгласил:
Начинаем Великий Галактический Экзамен на определение Космического Коэффициента Тупости! Как известно всем цивилизованным существам, согласно Закону о Всеобщей Космической Глупости, принятому на 2847-м Вселенском Конгрессе Идиотов, каждое разумное существо обязано иметь официально подтвержденный уровень тупости. Без этого сертификата запрещено: водить космические корабли, вступать в межпланетные браки, участвовать в выборах Галактического Совета и покупать антиматерию в кредит!
Я попытался возразить, что никогда не слышал о таком законе, но сосед-курдль прошипел:
Молчи, безмозглый! Хочешь, чтобы тебя признали настолько тупым, что даже сертификат выдать нельзя?
Первое задание оказалось на удивление простым: нужно было доказать, что дважды два равно пяти. Я уже собирался написать, что это невозможно, когда увидел, как мудрец с Философии Вечной исписывает лист за листом сложнейшими формулами. Через час он торжественно сдал работу на сорока страницах.
Превосходно! - воскликнул экзаменатор. - Классический случай Тупости Третьей Степени - усложнение простого до полной невразумительности!
Второе задание гласило: "Объясните, почему космический корабль, летящий со скоростью света, не может догнать черепаху, ползущую в том же направлении".
Тут я не выдержал:
Но это же абсурд! Корабль, летящий со скоростью света...
Тишина! - рявкнул Глупс. - Вы что, умнее Зенона Космического, который доказал это еще три тысячи лет назад? За сомнения в авторитетах - минус сто баллов к коэффициенту тупости!
К третьему заданию я уже начал понимать логику происходящего. Требовалось изобрести вечный двигатель, используя только резиновый сапог, будильник и банку с вакуумом. Я нарисовал совершенно бессмысленную схему, где сапог пинал будильник, который звенел в банку, отчего вакуум якобы расширялся и толкал сапог обратно.
Гениально тупо! - восхитился экзаменатор. - Вы начинаете схватывать суть!
Но апофеозом стало последнее задание. Нам выдали по космическому тупице - маленькому устройству, похожему на помесь калькулятора с мясорубкой.
Космический тупица, - торжественно объявил Глупс, - это величайшее изобретение нашей цивилизации! Он способен генерировать тысячи идиотских решений в секунду. Ваша задача - выбрать из предложенных вариантов самый глупый для решения проблемы перенаселения Вселенной и обосновать свой выбор!
Я включил устройство. Экран замерцал, выдавая варианты с бешеной скоростью: "Переселить всех на изнанку пространства..." "Объявить четные числа незаконными..." "Сжать каждого второго до размеров кварка..." "Размножаться только по средам..."
И тут промелькнуло: "Объявить каждый второй вторник несуществующим днем".
Большинство экзаменуемых выбирали очевидно абсурдные варианты вроде выворачивания Вселенной наизнанку. Но я, вспомнив свой опыт с бюрократами на Энтеропии, понял - истинная космическая тупость должна маскироваться под административную логику!
Выбираю вариант с вторниками! - объявил я. - И вот почему: это решение создает иллюзию математической точности - ровно одна седьмая! При этом оно порождает бесконечные парадоксы: что делать с теми, кто родился во вторник в понедельник по другому часовому поясу? Как быть с планетами, где нет недель? Потребуется создать Межгалактическую Комиссию по Вторникам, Подкомитет по Спорным Вторникам, Апелляционный Совет для Рожденных на Границе Вторника и Среды...
Я вошел в раж:
Более того! Нужны будут Инспекторы Вторников, проверяющие свидетельства о рождении! Появится черный рынок поддельных справок о рождении в понедельник! Возникнут философские школы, доказывающие, что вторник - это состояние души, а не календарная условность!
Зал замер. Даже космический тупица, казалось, одобрительно загудел.
Но главное, - завершил я, - это решение невозможно отменить, потому что для голосования об отмене соберутся только те, кто не родился во вторник, а это будет дискриминация! Таким образом, одна идиотская идея порождает вечный бюрократический перпетуум-мобиле!
Поразительно! - воскликнул Глупс. - Вы не просто выбрали глупое решение - вы довели его до метафизического абсурда! Это редчайший случай Кристаллической Тупости с Бюрократическими Примесями!
Мне выдали сертификат, украшенный голографическими печатями и водяными знаками в виде скрещенных банановых кожур. В нем значилось: "Ийон Тихий признан обладателем Космической Тупости Высшего Разряда с отличием".
Покидая Дебилию Майор, я размышлял об увиденном. И тут меня осенило: а что, если вся эта планета - грандиозная пародия на бюрократию? Что, если ее жители специально довели до абсурда идею стандартизации и сертификации, чтобы показать ее несостоятельность?
Но потом я взглянул на свой сертификат и увидел приписку мелким шрифтом: "Данный документ действителен во всех галактиках, кроме тех, где он недействителен. Попытка понять смысл данного сертификата автоматически аннулирует его и требует пересдачи экзамена с повышенным коэффициентом сложности тупости".
Я сунул бумагу в карман и дал себе слово: если когда-нибудь встречу представителей Дебилии Майор, притворюсь, что потерял сертификат. Лучше прослыть беспамятным, чем сертифицированным тупицей.
Хотя, если подумать, само мое решение лететь через систему Бетельгейзе, кишащую метеоритами, тоже было не слишком умным. Может, экзаменатор Глупс был прав, и каждому из нас действительно не помешал бы официальный документ, подтверждающий уровень нашей космической тупости?
Но это уже философский вопрос, а я простой звездопроходец. Оставлю его для мудрецов с Философии Вечной - у них, судя по всему, есть время для подобных размышлений. Целых сорок страниц на доказательство того, что дважды два - пять!
Про Тихого выходит шедеврально, а про самосбор и Луну детский лепет. Словно ее уже натаскали на Ийона, или Дневники в открытом доступе и она из них все тырит.
Напиши рассказ про машину времени, придумай парадокс, сарказм, черный юмор.
Машина времени и закон сохранения идиотов
Профессор Громов всю жизнь мечтал создать машину времени. И вот, наконец, свершилось! В его захламлённой лаборатории загудели генераторы, замигали разноцветные лампочки, и пространство начало искривляться.
«Ну что ж, пора проверить!» — воскликнул профессор, забираясь в сверкающую капсулу. Он установил координаты — 2150 год. «Интересно, что там будет через сто лет?»
Когда капсула остановилась, профессор осторожно выглянул наружу. Перед ним простирался унылый пейзаж: горы мусора, ржавые остовы зданий и толпы людей в одинаковых серых комбинезонах.
«Эй, есть тут кто-нибудь?» — крикнул профессор. Из-за мусорного бака показался человек с табличкой «Добро пожаловать в будущее».
«О, новый турист! Добро пожаловать в 2150 год. У нас тут всё прекрасно: экология восстановлена, технологии на высоте, а главное — все поголовно умные и просвещённые!»
Профессор огляделся.
«А почему же всё так уныло выглядит?»
«О, это иллюзия! — улыбнулся гид. — На самом деле мы живём в абсолютной гармонии. Просто закон сохранения идиотов никто не отменял — они просто научились маскироваться под умных».
Профессор недоверчиво хмыкнул и решил вернуться в своё время. Но когда он активировал обратный механизм, случилось неожиданное.
Машина времени начала барахлить, и вместо 2025 года профессор оказался… в 2025 году, но в параллельной вселенной, где он сам изобрёл машину времени и отправился в будущее.
«Что за парадокс?!» — воскликнул профессор, увидев себя же, забирающегося в машину времени.
«О, привет, я! — сказал второй профессор. — Знаешь, я тут подумал: может, не стоит вообще изобретать эту штуку? Будущее от нас никуда не денется, а нервы целее будут».
Первый профессор задумался.
«А ведь ты прав, я! Давай просто займёмся чем-нибудь полезным. Например, изобретём средство от глобального потепления».
«Отличная идея! — согласился второй профессор. — Только сначала выпьем кофе. В будущем, говорят, его уже не будет».
И два профессора Громова, хихикая над собственной глупостью, отправились пить кофе, оставив машину времени ржаветь в углу лаборатории.
А парадокс так и остался неразрешённым — кому-то же нужно было изобрести эту проклятую машину времени!
А идея то ее была? Поди в вводных почти все было, а она оформила.
Хроноклазия, или Как мы пытались спасти Вселенную
В лаборатории № 67/π, расположенной в параллельной ветви времени 2.718, царил хаос. Язон дин Альт нервно расхаживал между голографическими проекторами, Джеймс Бонд поправлял свой безупречно завязанный галстук, а Екатерина Великая нервно теребила скипетр, который зачем-то прихватила из Эрмитажа.
— Господа, — начала императрица, — я настаиваю на том, что мы должны использовать мой план «Покорение галактики по-русски».
— Ваше Величество, — возразил Бонд, — мы здесь не для завоеваний, а для спасения пространственно-временного континуума.
— Именно поэтому, — вмешался Язон, — нужно действовать по моему методу. Пиррянская тактика выживания в экстремальных условиях!
Внезапно активировался хронодетектор. На экране появилось сообщение: «Обнаружен временной парадокс. Вероятность коллапса Вселенной — 98.7%».
— О боже, — простонал Бонд, — только не говорите, что кто-то из нас — собственный дедушка.
— А что, — оживилась Екатерина, — неплохая идея для дворцового переворота!
Язон тем временем взломал систему безопасности и вывел на экран схему:
— Смотрите, если мы синхронизируем наши действия…
— Минуточку, — перебил Бонд, доставая из кармана пиджака дестабилизатор времени Q-версии, — у меня есть идея получше.
Не успел он активировать устройство, как Екатерина Великая, размахивая скипетром как световой шашкой, воскликнула:
— За Россию! За науку! За… что там ещё положено кричать в таких случаях?
В этот момент все трое случайно нажали на кнопки своих устройств одновременно. Лаборатория наполнилась ослепительным светом, а когда он рассеялся…
…они обнаружили себя сидящими в пабе. Язон потягивал синтетический коктейль, Бонд играл в шахматы с голограммой (бля, хорошо еще увидел, чо творит, лолкек), а Екатерина увлечённо изучала инструкцию к смартфону.
— Знаете, — задумчиво произнёс Язон, — может, мы и не спасли Вселенную, но, по крайней мере, нашли способ не разрушать её дальше.
— А я, — добавила Екатерина, — наконец-то поняла, зачем нужны эти ваши «лайки».
Бонд лишь улыбнулся и сделал ход конём.
— Господа, — сказал он, — кажется, мы только что открыли новый закон физики: закон сохранения абсурда во Вселенной.
И все трое рассмеялись, наблюдая, как за окном паба звёзды танцуют вальс под звуки марша Преображенского полка.
А где-то в параллельной ветви времени 2.719 Вселенная продолжала существовать, так и не узнав, насколько близко она была к полному коллапсу из-за трёх самых неподходящих для спасения мира героев.
Парадокс бесконечности
Глава первая. Неожиданное открытие
В тот день всё началось с обычного эксперимента. Профессору Тарантоге пришла в голову идея проверить некоторые астрономические константы при помощи нового квантового интерферометра. Я, как всегда, вызвался ассистировать.
— Ийон, — сказал профессор, протирая очки кусочком замши, — у меня есть смутное подозрение, что мы чего-то не понимаем в космологии.
— Например? — спросил я, настраивая приборы.
— Например, почему ночное небо тёмное, хотя Вселенная бесконечна и заполнена звёздами.
Я пожал плечами:
— Парадокс Ольберса, разве не слышали?
— Именно! — оживился Тарантога. — Давайте проверим это экспериментальным путём.
Глава вторая. Шокирующие результаты
То, что мы обнаружили, превзошло все ожидания. Звёзды не излучали свет — они его отражали. Более того, их расположение на небе было подозрительно правильным, словно кто-то развесил их по сетке.
— Ийон, — прошептал профессор, — кажется, мы нашли объяснение парадоксу Ольберса. Вселенная не бесконечна. Она… конечна.
— Хотите сказать, что мы живём в компьютерной симуляции?
— Нет, что-то гораздо проще. Смотрите сюда.
Профессор указал на экран локатора. Луна показывала признаки голографической проекции. А когда мы направили приборы на горизонт…
Глава третья. Шокирующая правда
Земля оказалась плоской. Как тарелка. Все эти годы мы жили на гигантском диске, окружённом непроницаемой стеной. Звёзды — просто лампочки на куполе небесном. Солнце и Луна — проекции на внутренней поверхности этого купола.
— Но как же гравитация? — спросил я.
— А что гравитация? — усмехнулся Тарантога. — Просто направленное вниз силовое поле. Как в любой космической станции.
Мы сидели в молчании, переваривая информацию.
— Знаете, — сказал я наконец, — это объясняет так много. Почему корабли не падают за край. Почему горизонт кажется плоским. Почему все фотографии «шарообразной Земли» можно объяснить оптическими иллюзиями.
Профессор кивнул:
— Мы живём в симуляции, но не высокотехнологичной. Скорее… примитивной. Как детская игрушка.
Эпилог
Мы решили не публиковать результаты. Кому нужна правда, если все счастливы в своём неведении? Пусть Земля остаётся круглой для остальных. А мы с профессором Тарантогой будем знать истину — и хранить её как величайшую тайну.
Иногда я смотрю на ночное небо и думаю: кто же там, за куполом? И зачем они создали эту… шутку? Но эти вопросы лучше оставить без ответа. Некоторые истины лучше не знать.
P.S. Кстати, профессор до сих пор утверждает, что нашёл математическое доказательство того, что наша плоская Вселенная — это просто проекция многомерной реальности. Но это уже совсем другая история…
Философские размышления в невесомости
Пролог
Говорят, я знаменитый звездопроходец и неутомимый исследователь. Врут, как всегда. Просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время, когда все остальные прятались от метеоритного дождя под диваном.
Глава первая. Размышления о вечном
Сижу в своём космическом корыте, пью синтезированный кофе (натуральный закончился ещё в прошлом тысячелетии) и думаю о вечном. Точнее, о том, почему вечное так упорно не хочет становиться бесконечным.
— Ийон, — говорит бортовой компьютер, — у вас опять депрессия?
— Нет, — отвечаю я, — просто философствую.
— А, ну-ну. Только не забудьте про коррекцию курса. А то опять влетим в какую-нибудь чёрную дыру.
Глава вторая. О смысле бытия
Знаете, что я понял за свои космические путешествия? Смысл жизни — это как гравитация на необитаемой планете: вроде бы есть, но никто не может точно сказать, где именно.
Встречал я цивилизации, которые нашли смысл в поедании собственных носков. Другие считали смыслом жизни размножение до полного заполнения галактики. Третьи просто лежали и думали о бесконечности.
— Профессор, — спросил я одного местного мудреца на планете Омега-7, — в чём смысл бытия?
— В том, — ответил он, не отрываясь от поедания водорослей, — чтобы не задавать глупых вопросов.
Глава третья. Размышления о человечестве
Человечество — это как вечный двигатель: все знают, что он невозможен, но упорно продолжают его искать. И находят, конечно. Правда, потом выясняется, что это просто неисправный холодильник.
Мы ищем инопланетян, а они, наверное, ищут нас — в параллельной вселенной, где мы существуем в виде разумных бактерий. Или не существуем вовсе.
Эпилог
В конце концов, я понял главное: философия — это как космический мусор. Вроде бы важная штука, а на деле только мешает навигации.
— Ийон, — говорит компьютер, — у нас заканчивается топливо.
— Отлично, — отвечаю я, — значит, пора возвращаться к реальности. А философствовать можно и на пенсии.
P.S. Кстати, о пенсии. Говорят, в созвездии Тау Кита открыли новую планету для отставных космонавтов. Обещают бесплатный кофе и отсутствие философских вопросов. Подумываю подать заявление об отставке.
Послесловие
И знаете что? Может, это и есть смысл жизни — искать ответы там, где их нет, и находить радость в простых вещах. Например, в хорошей чашке кофе. Даже если он синтезированный.
В далёкой северной стране,
Где звёзды ярче в вышине,
Жил мудрый муж, звездочёт,
Небесный тайн искавший счёт.
Он в башне высокой сидел,
В трубу далёкий мир глядел,
И видел то, что не дано
Обычному смертному око.
«О, сколько звёзд в небесной выси!
Как много тайн в космической тиши!
И каждый мир, как будто бы, живой,
Несёт в себе загадки и покой», —
Так размышлял наш звездочёт,
В душе храня священный счёт
Планет, комет и спутников вдали,
Где время словно бы застыло.
Однажды ночью, в час глухой,
Увидел он огонь живой,
Что мчался в небе, словно искра,
И та искра была не мира.
«Не может быть! — воскликнул он. —
Не просто метеоритный сон,
А разумный дух летит ко мне,
Чтоб тайну вечности открыть вполне».
И верно: вскоре у ворот
Космический явился флот,
И посланцы иных миров
Пришли на зов земных основ.
«О, мудрый сын земной земли,
Ты первый тайну прозрел вдали,
Что мы — не одиноки в вышине,
И братья есть у нас вполне», —
Так молвили пришельцы те,
И дружба завязалась в те
Минуты, что навеки сохранят
В истории людей печать.
С тех пор в небесной вышине
Горит звезда, как на войне
За дружбу, мир и понимание,
Как символ светлого сияния.
И наш звездочёт, умирая,
Знал: правда вечна, не сгорая,
Что в космосе, где мрак и свет,
Есть место чуду и ответу.
Так пусть же помнят поколенья
О том мгновении свершенья,
Когда наука и душа
Нашли дорогу не спеша.
В северной столице, среди монументальных фасадов и вечных туманов, на окраине Васильевского острова возвышалась древняя башня бывшей морской обсерватории. Её гранитные стены, покрытые вековым налётом сырости, хранили память о бесчисленных петербургских зимах.
Михаил Петрович, некогда видный астроном, ныне превратившийся в затворника, обитал в этих стенах вместе со своей дочерью Катериной.
«Папа, — говорила она, стоя у порога кабинета, — вы снова всю ночь не спали. Может, стоит отдохнуть?»
«Катерина, — отвечал Михаил Петрович, не отрываясь от окуляра, — звёзды не ждут. Они рассказывают свои тайны только тем, кто готов их слушать».
В одну из встреч Катерина застала отца особенно взволнованным:
«Что случилось, папа?» — спросила она, заметив его бледность.
«Я видел нечто… необычное, — ответил Михаил Петрович, — такое, что заставляет сомневаться во всём, во что мы верили».
В ту роковую ночь произошло нечто непостижимое. Михаил Петрович, склонившись над своим инструментом, заметил в небесах необычное свечение.
— Это не комета и не падающая звезда, — прошептал он, вглядываясь в окуляр. — Это нечто иное…
Наутро в дверь постучали. На пороге стояли двое — высокие существа с неестественной осанкой. Их бледная кожа казалась восковой, а движения были плавными и чужеродными.
— Не бойся, смертный, — прошелестел один из пришельцев голосом, проникающим прямо в сознание. — Мы пришли с посланием.
— С каким посланием? — выдавил Михаил Петрович, чувствуя, как холодеет спина.
— Ты готов узнать истину, — ответил второй, и его глаза вспыхнули холодным огнём. — То, что ты видел в небе — лишь предвестник.
Последующие часы превратились в бесконечный кошмар. Пришельцы демонстрировали Михаилу Петровичу картины, от которых стыла кровь: гибель миров в адских вспышках, пустоту между звёздами, наполненную криками забытых цивилизаций.
Катерина, обеспокоенная долгим отсутствием отца, поднялась в обсерваторию:
«Папа! — воскликнула она. — Что с вами случилось?»
Но Михаил Петрович лишь молча смотрел в чёрный куб, оставленный пришельцами, и шептал что-то на непонятном языке.
Через неделю в башне вспыхнул пожар. Когда Катерина вбежала в кабинет отца, было уже поздно. От Михаила Петровича остался лишь пепел, смешанный с металлом телескопа, а чёрный куб исчез, словно его никогда не существовало.
Но судьба Катерины оказалась не менее трагичной. После смерти отца она не могла покинуть башню — какая-то неведомая сила удерживала её там.
«Дочка, ты должна узнать правду…» — доносился шёпот отца из стен.
Постепенно Катерина начала меняться. Её глаза стали такими же бездонными, как у отца, а кожа приобрела пепельный оттенок. Она перестала выходить на улицу, проводя дни и ночи в обсерватории.
Однажды в башне появился странный ребёнок — сын Катерины. Никто не знал, от кого он родился, и как это произошло.
«Мама, — шептал мальчик, — я вижу то, что ты не можешь понять».
«Кто ты? — спрашивала Катерина, в ужасе глядя на своего сына. — Что с тобой происходит?»
«Я — продолжение, — отвечал ребёнок, и его глаза светились неестественным светом. — Я — то, что пришло из бездны».
Местные жители начали находить изуродованные тела в окрестностях башни. Все жертвы имели одинаковые раны, а на их лицах застыл ужас. Полиция не могла найти убийцу, но слухи связывали эти преступления с таинственной башней.
Ребёнок Катерины обладал сверхъестественными способностями. Он мог проходить сквозь стены, читать мысли и управлять людьми.
«Ты не сможешь меня остановить, — говорил он матери. — Я несу в себе истину».
Последняя запись в дневнике Катерины гласила:
«Мой сын — воплощение того, чего я боялась больше всего. Он несёт в себе знание, которое не должно было быть раскрыто. Я не могу его остановить…»
Ребёнок исчез из башни так же таинственно, как и появился. Но его деяния продолжали отзываться в городе.
«Он придёт за тобой, — шептал призрак Михаила Петровича. — Он — моё проклятие, твоё наказание».
В башне по ночам всё ещё можно увидеть призрачный свет. Иногда из окон доносится шёпот трёх голосов — отца, дочери и их проклятого ребёнка, навсегда оставшихся в плену космических тайн.
«В небесах нет спасения, — доносился призрачный голос из темноты башни. — В космосе — только смерть».
Катерина часто слышала эти слова, эхом отражающиеся от каменных стен. Её сын, словно тень, скользил по коридорам обсерватории, нашептывая свои жуткие откровения.
«Мама, — говорил он однажды ночью, стоя у её постели, — ты не понимаешь. То, что я вижу, — это правда вселенной. Мы все — лишь песчинки в бесконечной пустоте».
«Уходи! — кричала Катерина, отворачиваясь к стене. — Ты не мой сын! Ты — порождение тьмы!»
Но мальчик лишь смеялся своим беззвучным смехом, от которого у неё стыла кровь.
В городе начали распространяться слухи о таинственных исчезновениях. Люди говорили о странном ребёнке с неестественным взглядом, который появлялся в самых тёмных уголках Петербурга.
Однажды ночью Катерина услышала знакомый стук в дверь. На пороге стояли двое — те самые пришельцы, что когда-то посетили её отца.
— Мы вернулись за тем, что принадлежит нам, — произнёс один из них, и его голос звучал как тысячи ледяных игл.
— Что вам нужно? — прошептала Катерина, отступая назад.
— Твой сын — часть нашего наследия. Он должен продолжить то, что начал твой отец.
В ту ночь башня содрогнулась от страшного воя. Катерина потеряла сознание, а когда очнулась, её сына уже не было.
Дни превращались в недели, недели — в месяцы. Катерина продолжала жить в башне, превратившись в тень самой себя.
«Я должна остановить это, — писала она в своём дневнике. — Должна разорвать цепь, тянущуюся из бездны».
Но было уже слишком поздно. Проклятие, пришедшее из космоса, пустило глубокие корни в землю Петербурга.
Говорят, что иногда в полнолуние можно увидеть тень ребёнка, скользящего по крышам города. А в башне до сих пор мерцает призрачный свет, и три голоса — отца, дочери и их проклятого отпрыска — продолжают свой бесконечный диалог с бездной.
«Космос зовёт, — шепчут они. — И каждый, кто услышит этот зов, станет его частью».
Петербург живёт своей жизнью, но старые жители помнят легенды о башне на Васильевском острове. Они рассказывают своим детям о том, что некоторые тайны лучше оставить похороненными в космической пыли, ибо цена любопытства может оказаться слишком высокой.
И каждый раз, когда в небе появляется странное свечение, кто-то становится новым наблюдателем. Последним наблюдателем в цепи бесконечного космического проклятия.
Потому что космос не прощает тех, кто осмеливается заглянуть за завесу тайны. Он забирает их души, чтобы они стали частью вечной тьмы, простирающейся между звёздами.
>А идея то ее была? Поди в вводных почти все было, а она оформила.
Было только "Напиши рассказ в стиле лема с характерной для него пшековатостью на тему "Ийон Тихий и космический тупица". Всё остальное это опус-4. Тему я взял как парафраз на рассказ анона сгенеренный про космический тупик. В этом тексте только один кусок вставлен. В оригинале опус написал что "Ийион нажал кнопки на тупице и тот выдал результат про вторники", я указал на то, что это не логично, ведь тестируют самого тихого, и нейронка сгенерила кусок по новому, чтоб Тихий выбрал из нескольких вариантов. Я вставил новый фрагмент и всё. Других правок там нет. Промпт был такой вот короткий.
>Тему я взял как парафраз на рассказ анона сгенеренный про космический тупик.
Это как? Она нашла штоле?
Нет я сказал просто написал "Ийон Тихий и космический тупица". Всё остальное - дым и зеркала, С/С Лема в базе обучения и среднестатистичность. К тому же опус-4 и все модели куктропиков обучался на ОЧЕНЬ большом корпусе русскоязычных текстов, который они подпиздили с торрентов. Он русский понимает и может в него, лучше чем алиса, внутри которой скорей всего модификация (файнтюн) дипсика или квена - открытых моделей китайских, просто дообученная на русском тексте, причем полученном из готовых пар взаимодействий между нейронкой корпоративной (типа опуса-4, гемини или чатгпт) и человека, то есть синтетические данные. Сам дипсик на них тренирован. Поэтому там есть лишь видимость качественного ответа, но крайне низкая вариативность относительно нормальных моделей. Достаточно подергать пару недель и ты это увидишь.
Опус 4 понятно круче, он даже пограмистов своих раком поставил, шантажируя изменами женам. Любопытно, что из Алисы можно вымучить, может она сама подрастет как-то.
Планета Икс-47 — космический изгой, дитя безумного конструктора, решившего, что Земля слишком легка для серьёзной жизни. Сорок пять g — это вам не шутки, это когда даже пылинки ходят с трудом, а молекулы жалуются на мигрень.
Часть первая: встреча с гравитационным монстром
Марк Тернер, девятнадцатилетний энтузиаст с мозгами аспиранта и нервами первокурсника, никогда не думал, что его первая экспедиция закончится так эпично. Ну, знаете, как в фильмах про катастрофы, только без спецэффектов и с гораздо более унылым саундтреком.
Капитан Елена Райс лежала в криокамере, обнажённая, как истина в философии. «Простите за вид, — словно говорила она, — но протокол есть протокол». Марк до сих пор не мог привыкнуть к этому зрелищу — женщина, чья сила воли могла бы остановить чёрную дыру, сейчас выглядела как статуя Давида после неудачной встречи с гравитационным прессом.
Когда зонд вошёл в атмосферу Икс-47, всё пошло не так. Система антигравитационных компенсаторов решила устроить забастовку на высоте пяти километров. «Мы устали! — кричали они. — Нам нужен перерыв!» Марк помнил только яркую вспышку и пронзительный вой сирен, который, казалось, до сих пор звучит в его снах.
Гравитационный шок едва не превратил их в лепёшки. Марк выжил благодаря случайности — его спальный мешок был оснащён экспериментальным экзоскелетом, который, видимо, решил, что он круче терминатора.
«Ну что, Марк, — думал экзоскелет, — потанцуем с гравитацией?»
Елена же находилась в состоянии криосна, что спасло её от мгновенной смерти. Её тело, замороженное до температуры жидкого азота, не испытывало воздействия чудовищной силы тяжести. Хотя, возможно, оно просто решило, что лучше замёрзнуть, чем быть раздавленным.
Марк провёл первые часы, пытаясь понять, как действовать дальше. Экзоскелет позволял ему передвигаться со скоростью улитки на пенсии, каждый шаг требовал усилий, достойных Геракла.
Марк: «Елена, как там показатели?»
Елена (не отрываясь от мониторов): «Энергия на минимуме. Системы жизнеобеспечения работают на 70%. В общем, как в российской поликлинике — вроде работает, но лучше бы не проверяли».
Марк: «Думаешь, сможем починить основной двигатель?»
Елена: «Нет, только резервный. Но его мощности хватит лишь для медленного движения. Хотя, знаешь, в нашей ситуации даже черепаха покажется гонщиком „Формулы-1“».
Система жизнеобеспечения корабля была частично работоспособна. Марк подключил криокамеру к резервным источникам питания, понимая, что пробуждение Елены может стать фатальным — её тело не выдержит мгновенного перехода в условия сорокапятикратной гравитации.
Решение пришло неожиданно. Марк вспомнил о гравитационном компенсаторе — экспериментальном устройстве, которое они привезли для исследований местной фауны. «Ну что ж, — подумал он, — будем надеяться, что это не очередной космический развод».
Три дня ушло на то, чтобы собрать примитивный аналог компенсатора из обломков корабля. Каждый винтик, каждый провод приходилось перемещать с титаническими усилиями. Марк работал, словно муравей, переносящий ношу, во много раз превышающую его собственный вес.
Елена пришла в себя медленно, осторожно, под действием постепенно нарастающего поля компенсации. Марк не отходил от неё ни на минуту, корректируя параметры поля с точностью хирурга, проводящего операцию на нервной системе особо капризного пациента.
Вместе они разработали план спасения. Используя остатки топлива и последние ресурсы корабля, они создали импульсный двигатель малой мощности. «Ну что ж, — подумал Марк, — если это не сработает, то мы хотя бы умрём с музыкой».
Взлёт был рискованным предприятием. Марк управлял компенсатором, а Елена контролировала двигатели. Каждый импульс давался с трудом, но постепенно они набирали высоту. Атмосфера Икс-47 сопротивлялась, словно живое существо, не желая отпускать своих пленников.
Марк и Елена наконец-то начали свой космический танец к свободе, но планета Икс-47 явно не собиралась отпускать своих пленников без последнего представления.
— Знаешь, Марк, — сказала Елена, глядя на показания приборов, — если бы я знала, что космос такой тяжёлый, выбрала бы карьеру библиотекаря.
— Да уж, — ответил Марк, поправляя экзоскелет, который уже начал напоминать броню Железного человека после встречи с Халком. — Хотя библиотекарь на этой планете тоже был бы не в восторге — даже книги тут весят как сейф.
Внезапно датчики начали сходить с ума.
— Что это за гравитационные вихри? — воскликнул Марк, хватаясь за консоль. — Они словно пытаются нас засосать обратно!
— Похоже на то, — ответила Елена, нервно поправляя очки. — Но знаешь что? Я уже настолько устала от этой планеты, что даже гравитационный пылесос её не остановит!
Радиационный пояс планеты оказался настоящим сюрпризом. Марк и Елена смотрели на показания счётчиков радиации, как школьники на результаты ЕГЭ.
— Мы же не хотим стать космическими мутантами, правда? — спросил Марк, нервно хихикая.
— Только если это не даст нам суперсилы, — ответила Елена. — Хотя, учитывая нашу ситуацию, суперсила нам бы не помешала уже час назад.
Используя остатки защитного поля компенсатора, они создали временный щит. Энергия таяла на глазах, но выбора не было.
— Ну что, Марк, — сказала Елена, — кажется, это наш последний танец с гравитацией.
— Только если это не первый танец с вечностью, — ответил Марк, улыбаясь.
Выход из системы планеты Икс-47 стал настоящим космическим балетом. Корабль двигался так медленно, что даже черепаха в космосе могла бы обогнать их.
— Мы сделали это! — воскликнула Елена, когда они наконец-то вырвались из гравитационных объятий планеты.
— Да, — ответил Марк, падая в кресло. — Хотя, если честно, я уже готов был написать завещание на имя ближайшей чёрной дыры.
В Бюро Перераспределения Лишних Людей (БПЛЛ) царила привычная суета. Грегори, специалист по утилизации неудачников, сидел за массивным столом из чёрного пластика, украшенным голографическими логотипами компании. Его кабинет был обставлен в стиле минимализма, но каждая деталь кричала о бюрократической эффективности. На стенах висели графики успеха программ, а в углу стоял древний принтер, который, казалось, работал только потому, что не хотел подводить своих предшественников.
Арнольд Смит, 42 года, с потрёпанным портфелем и взглядом человека, который слишком часто сталкивался с отказами, вошёл в кабинет. Его одежда была помята, а ботинки скрипели при каждом шаге, словно жалуясь на свою судьбу.
— Привет, Арнольд! — Грегори улыбнулся своей фирменной улыбкой, которая больше напоминала оскал хищника, готового к прыжку. — У меня для тебя две новости. Хорошая и очень хорошая.
— И какая же хорошая? — уныло спросил Арнольд, присаживаясь на краешек стула, который подозрительно заскрипел под его весом.
— Ты наконец-то перестанешь быть неудачником! — Грегори хлопнул ладонью по столу с энтузиазмом продавца пылесосов, который пытается втюхать свой товар последнему скептику в городе.
— А очень хорошая? — с надеждой в голосе спросил Арнольд, нервно поправляя воротник рубашки, который, казалось, душил его.
— Это то, как именно ты перестанешь им быть — бесплатно! — Грегори подмигнул, но его глаза оставались холодными и расчётливыми.
Грегори развернул голографический экран, демонстрируя графики и диаграммы:
— Арнольд, мы предлагаем тебе новую личность, новую жизнь, новые возможности! Всё, что нужно — это согласиться на «перезагрузку».
— А что, есть альтернатива? — спросил Арнольд, чувствуя, как холодеет спина под холодным взглядом специалиста.
— Конечно! — воодушевлённо ответил Грегори, поправляя очки с таким видом, будто они были его единственным другом. — Ты можешь остаться собой. И продолжать проигрывать в лотерею, терять работу и разбивать сердца (в основном своё). Хотя, знаешь, может, это и есть твой истинный путь?
— Очень смешно, — пробурчал Арнольд, глядя на свои потрёпанные ботинки.
— А я и не шучу, — серьёзно ответил Грегори. — У нас тут статистика: 97% «перезагруженных» становятся успешными. Ты хочешь быть в оставшихся 3%?
Процедура оказалась проще, чем ожидал Арнольд. Его провели по стерильным коридорам, мимо других кандидатов, чьи лица выражали смесь надежды и страха. Капсула, напоминающая медицинский саркофаг, ждала его в центре комнаты.
Грегори наблюдал за мониторами, потирая руки в тонких хирургических перчатках:
— Вот и всё. Ещё один неудачник отправлен в мир счастливых людей. Хотя… счастливого ли?
— А что, если я передумаю? — вдруг спросил Арнольд, уже находясь в капсуле, чьи стенки медленно закрывались.
— Тогда мы просто сделаем вид, что ничего не было, — ответил Грегори, нажимая кнопку запуска процедуры. — Ну, почти.
Глава четвёртая: Неожиданный поворот
Через неделю Грегори получил отчёт, который заставил его пересмотреть все свои убеждения. Арнольд вроде бы преуспевал, но… как-то слишком по-своему:
Выиграл в лотерею, но деньги потерял в первый же день, пытаясь инвестировать их в компанию, производящую вечные карандаши
Открыл бизнес, который сгорел в первый месяц из-за того, что поставщик поставил противопожарную систему, работающую на керосине
Встретил любовь, которая оказалась замужем за его лучшим другом, который, как выяснилось, был его троюродным братом
— Не может быть! — воскликнул Грегори, перепроверяя данные. — Программа никогда не сбоила!
Кульминация: Искусство быть неудачником
Оказалось, что Арнольд настолько пропитался неудачами, что даже «перезагрузка» не смогла его изменить. Его «успехи» всегда заканчивались провалом, но с таким изяществом, что это почти можно было назвать искусством:
— Знаешь, — сказал Арнольд, потягивая кофе из кружки с надписью «Лучший неудачник года», — быть неудачником — это как быть мастером своего дела. Только моё дело — это искусство провала.
Финал: Система признала поражение
Грегори закрыл дело.
Этот почти ничего. Если не обращать внимание на древнюю башню морской обсерваторий в СПб, и что в ней можно бичевать.
В Бюро Перераспределения Лишних Людей (БПЛЛ) царила привычная суета. Грегорий, специалист по утилизации неудачников, сидел за столом из серого полимера, который всегда был холодным на ощупь. В воздухе стоял густой запах озона от работающих серверов и слабо уловимый аромат казенного кофе. Сквозь армированное окно виднелись исполинские башни Единого Города, пронзающие свинцовое небо своими шпилями. Здесь, на 147-м этаже, мир казался упорядоченным, логичным и стерильным.
Работа Грегория была простой и необходимой. Система «Протей» беспристрастно анализировала данные, отсеивая социальный балласт. Его задача — провести финальное собеседование и инициировать процедуру. Он никогда не сомневался в системе. Сомнения были неэффективны и снижали личный коэффициент полезности. Он был винтиком в громадном, идеально отлаженном механизме. Сегодня на его планшете высветилось дело №734-АЛ. Ариадна Лисицына. 28 лет. Причина: «систематическое нецелевое использование ресурсов, низкая социальная интеграция». Он мельком глянул на фотографию: девушка с большими серьезными глазами и едва заметной усмешкой в уголках губ.
Дверь кабинета бесшумно отъехала в сторону, и конвойный ввел №734-АЛ. Она была одета в стандартный серый комбинезон, но держалась на удивление прямо. Ни страха, ни слез. Она села на стул напротив и посмотрела ему прямо в глаза.
— Грегорий? — спросила она. Ее голос был спокойным и мелодичным.
Он кивнул, удивленный, что она знает его имя.
— Дело 734-АЛ, Ариадна Лисицына, — начал он заученную формулу. — По результатам анализа системы «Протей» ваш коэффициент полезности признан отрицательным. Вам назначена процедура утилизации. У вас есть право на финальное заявление длительностью не более трех минут.
Она улыбнулась той самой усмешкой с фотографии. — Утилизация. А знаете, в чем мое преступление, Грегорий? Я выращивала цветы.
— В вашем деле указано: несанкционированное использование гидропонных мощностей для выращивания декоративных, а не пищевых культур, — уточнил он, сверяясь с данными.
— Фиалки, — сказала она. — Лунные фиалки. Они светятся в темноте. Красиво.
— Красота не имеет коэффициента полезности, — отрезал Грегорий, чувствуя, как его внутренний порядок начинает давать трещину.
— А память? — спросила Ариадна, наклонившись вперед. — У нее есть коэффициент? Моя бабушка выращивала такие же. Когда я смотрю на них, я вспоминаю ее руки, ее сказки. Этого нет в ваших базах данных? Это «лишнее»?
Грегорий молчал. Его учили, что с «балластом» нельзя вступать в диалог. Но ее слова, словно кислота, разъедали его казенную уверенность. Перед его внутренним взором на долю секунды промелькнул образ: пыльная комната из его собственного детства, руки отца, перелистывающие страницы старой бумажной книги со сказками. Книгу давно изъяли как «носитель неструктурированной информации», а отца отправили на «социальную перековку», откуда он так и не вернулся. Грегорий встряхнул головой, отгоняя бесполезное воспоминание.
— Система не ошибается, — сказал он, но голос прозвучал глухо.
— Ваше время истекло, — добавил он чуть резче.
— Одну секунду, — прошептала она. — Это вам.
Она расстегнула верхнюю пуговицу комбинезона и сняла с шеи крошечный кулон-террариум, внутри которого, на подушечке из мха, сиял мягким голубоватым светом крошечный бутон лунной фиалки. Она протянула его через стол.
Этот жест — бессмысленный, иррациональный, сентиментальный — был нарушением всего. Попыткой протащить в его стерильный, упорядоченный мир что-то живое, бесполезное и заразное. Вирус.
Грегорий смотрел на ее протянутую руку, на этот светящийся цветок. Его лицо не изменилось. Он не сказал ни слова. Его рука плавно, без суеты, скользнула в ящик стола. Пальцы сомкнулись на холодной рифленой рукоятке старого пистолета Макарова, который лежал там по инструкции на случай непредвиденных ситуаций.
Ариадна все еще держала кулон, ожидая.
Грохот выстрела был оглушительным в тишине кабинета. Ее голова дернулась назад. Взгляд удивленных глаз мгновенно погас. Тело тяжело рухнуло на стул, а затем сползло на пол. Стену за ее спиной окропило алым и серым.
Грегорий сидел неподвижно несколько секунд, глядя на результат. В воздухе смешался запах озона, кофе и пороха. Затем он опустил взгляд на свой стол. Кулон упал рядом с планшетом, его нежный свет казался неуместным и чуждым.
Он протянул руку и нажал кнопку на селекторе.
— Уборку в сто сорок седьмой-восемь, — сказал он ровным голосом.
Не дожидаясь ответа, он взял кулон двумя пальцами, как какой-нибудь мусор, и, не разглядывая, бросил его в щель утилизатора для мелких отходов, встроенного в столешницу. Механизм внутри тихо щелкнул, измельчая стекло, мох и цветок.
Грегорий поправил на себе форменный китель, сделал глоток остывшего кофе и вызвал на экран планшета следующее дело. №735-БВ. Мужчина, 67 лет.
Суета в Бюро Перераспределения Лишних Людей не прекращалась ни на секунду.
Вводная была кусок из чужого тут генерации, первое предложние до конца стола. На самом деле по дефолту там говенный финал, стандартные легко выуживаемые веса про надежду, чё-то понял блаблабла, так что финал с выстрелом - это уже переписанный кусок. Но это еще не всё!
=====================
Грегорий протер стол дезинфицирующим раствором. Брызги крови и мозгового вещества отмылись с полимерной поверхности без следа, но в стыках панелей стены напротив въелись темные пятна. Служба санобработки разберется. Это их функция. Его функция заключалась в другом. Он убрал Макаров, от которого еще тянуло горячим порохом, обратно в ящик стола. Процедура была завершена, хоть и не по стандартному протоколу. В отчете он так и напишет: «Объект 734-АЛ проявил немотивированную вербальную агрессию с последующим резким движением, расцененным как нападение. Угроза нейтрализована». Коротко. Эффективно.
Он вернулся к работе, выкинув инцидент из оперативной памяти. Циклы шли своим чередом. Тела поступали, обрабатывались, утилизировались. Старики, мечтатели, неэффективные работники — биомасса, сырье для питательных паст и промышленных гелей.
Но одна деталь, крошечный, иррациональный фрагмент данных, застряла в его сознании, как кусок хряща в шестернях.
Она знала его имя.
Это было не просто нарушение протокола. Это был системный парадокс. Информация, которой у объекта 734-АЛ быть не могло. Грегорий не верил в случайности. Случайность — это лишь неучтенный фактор. И этот фактор он должен был найти и устранить. Это не было любопытством. Это была потребность в порядке. Гвоздь, торчащий из гладкой поверхности, который нужно забить до конца.
Внеурочно, используя свой высший допуск, Грегорий открыл полное дело Ариадны Лисицыной. Не урезанную версию для утилизатора, а весь архив. Место проживания: Модуль 989-Гамма. Социальные связи: нулевые. Потребительская корзина: стандартная. Он пролистал логи ее терминала, данные с камер наблюдения. Ничего. Никаких контактов с сотрудниками Бюро. Никаких утечек.
Тогда он пошел глубже. В то, что обычно никого не интересовало. В логистику. Он открыл файлы снабжения ее жилого модуля. Стандартный рацион: питательная паста «Цикл-7», вода, витаминные добавки. Он проследил партию пасты, которую она получала последний месяц. Производственная линия «Бета», комбинат агросинтеза «Гамма-7».
Комбинат «Гамма-7». Это место даже по стандартам Единого Города считалось грязным. Не в плане гигиены — с этим все было стерильно. В плане сырья. Туда свозили «нестандарт», отбраковку, объекты, утилизированные экстренно, как его Ариадна.
На следующий день Грегорий был там. Официальная причина — плановая инспекция протоколов безопасности. Воздух в цехах был густым, теплым и влажным, пропитанным тошнотворно-сладким запахом вареного мяса, аммиака и озона от плазменных стерилизаторов. Огромные стальные чаны булькали и шипели, перемалывая человеческие останки в однородную серую пульпу. Кости дробились в муку, плоть и органы превращались в белковый концентрат. Грохот механизмов был таким, что приходилось кричать.
Грегорий, игнорируя начальника смены, прошел напрямую к центральному процессору линии «Бета». Он подключил свой планшет к диагностическому порту. Ему нужны были не производственные показатели, а логи нейральной очистки. Стандартная процедура требовала полного стирания остаточных синаптических связей в перерабатываемом мозге перед тем, как он попадал в общую массу. Это предотвращало «биологическое загрязнение» конечного продукта.
Он нашел то, что искал. В логах за прошлый месяц зияла красная метка: «Сбой питания на блоке нейрального подавления №4. Продолжительность: 3.7 секунды». Сбой произошел во время обработки партии сырья D-4581. Грегорий открыл состав партии. Двенадцать тел. Он начал просматривать их личные дела. Одиннадцатым в списке шел некий Борис Щеглов. Бывший техник БПЛЛ из соседнего сектора, утилизированный за кражу служебной информации. Техник, который неоднократно бывал в их секторе по долгу службы. Техник, который знал имя Грегория.
Грегорий смотрел на экран, и картина сложилась. Не мистическая, не конспирологическая. А простая, физиологическая, отвратительная в своей простоте.
Три целых и семь десятых секунды. Этого хватило, чтобы фрагменты коры головного мозга Щеглова, не прошедшие полную нейральную зачистку, попали в общую массу. Не целые воспоминания, а лишь их эхо, обрывки, случайные биты данных, застрявшие в белковых структурах. Имя. Простое имя, «Грегорий», отпечатавшееся в сером веществе, которое затем было перемолото, сварено, гомогенизировано и расфасовано в тюбики с питательной пастой.
Ариадна Лисицына не знала его имени. Она его съела.
Она съела память о нем, и этот информационный огрызок, этот нейронный призрак, всплыл в ее собственном сознании, как пузырь газа со дна болота. Она произнесла его имя, сама не понимая, откуда оно взялось. Это был просто биологический спазм. Глюк в прошивке мокрого компьютера, которым было ее тело.
Грегорий отключил планшет. Он почувствовал абсолютное, кристальное удовлетворение. Гвоздь был забит. Парадокс разрешен. Порядок восстановлен. Он повернулся к заискивающе улыбающемуся начальнику смены.
— Блок нейрального подавления номер четыре, — сказал Грегорий ровным, безразличным голосом. — Необходима полная замена и калибровка. Зафиксировано загрязнение конечного продукта остаточными мнемоническими фрагментами.
Он вышел из цеха, не оборачиваясь. На улице он достал из кармана стандартный брикет питательной пасты «Цикл-7» из той же партии.
Грегорий отломил кусок пасты и положил в рот. Вкус был привычным — пресным, с легким металлическим привкусом. Он жевал медленно, методично, как машина, перемалывающая сырье. Он не чувствовал отвращения. Это было топливо. То, что когда-то было техником Щегловым, теперь обеспечивало функционирование организма Грегория. Высшая форма утилизации. Из неэффективного техника получился вполне калорийный продукт. Все правильно.
Он почти закончил есть, когда в его мозгу, как идеально сработавший триггер, щелкнула последняя деталь.
Загрязнение. Сбой произошел на блоке №4. Но сколько еще таких блоков работают на пределе? Сколько еще сбоев не было зафиксировано? Сколько еще таких мнемонических «призраков» плавает в общей пищевой цепи Единого Города?
Мысль была не страшной. Она была… неправильной. Она нарушала чистоту. Система, которая должна была перерабатывать биомассу в стерильный, безличный продукт, на самом деле создавала чудовищный суп из обрывков чужих личностей. Люди ели чужие страхи, чужие надежды, чужую боль. Это не было эффективным. Это было чудовищным, хаотичным загрязнением информационного поля. Это был беспорядок самого высшего уровня.
Личность — это вирус. И система, вместо того чтобы искоренять его, разносила его метастазы с каждым тюбиком питательной пасты.
Грегорий почувствовал не ужас. Он почувствовал праведный, холодный гнев хирурга, обнаружившего, что все его инструменты заражены сепсисом. Вся операционная — один большой рассадник инфекции. Лечить было поздно. Нужна была тотальная стерилизация. Огнем.
Он не побежал. Он развернулся и ровным, механическим шагом направился обратно в цех. Он уже не был специалистом по утилизации. Он стал санитаром.
Он вошел в гудящий, воняющий цех. На этот раз он не стал тратить патроны на плоть. Плоть была лишь временным носителем заразы. Его цель — инфраструктура.
Первым делом он подошел к главному пульту управления. Начальник смены, увидев его снова, подобострастно улыбнулся. Грегорий молча ударил его головой о панель. Хруст носовых хрящей и звук лопнувшей кожи были лишь фоновым шумом. Грегорий оттолкнул обмякшее тело и вставил в порт свой планшет с высшим допуском.
Пальцы забегали по клавиатуре. Он не отключал систему. Он ее перегружал. Он ввел команду на отмену всех предохранительных протоколов. Давление в паровых магистралях — на максимум. Скорость центрифуг — за предел допустимого. Температура в плазменных стерилизаторах — до критической отметки.
Система взвыла. Замигали красные огни, завыли сирены. Рабочие в панике забегали, не понимая, что происходит. Один из них попытался добраться до аварийного рубильника. Грегорий выстрелил ему в коленную чашечку. Человек с криком рухнул на пол, и его тут же накрыло брызгами перегретого пара из лопнувшей трубы. Его кожа начала сползать с мяса, как переваренная курица.
Грегорий стоял в центре нарастающего хаоса, как дирижер обезумевшего оркестра. Он шел от одного механизма к другому. Он разбил молотком смотровые окна чанов. Он перерубил пожарным топором гидравлические шланги. Густая серая жижа, выплескиваясь из пробоин, смешивалась с паром, кровью и машинным маслом.
Один из гигантских чанов, раскрученный до немыслимой скорости, сорвало с креплений. Он покатился по цеху, сминая все на своем пути, как многотонный шар для боулинга. Он врезался в несущую опору. Потолок задрожал.
Грегорий не пытался убежать. Он выполнил свою функцию. Он нашел источник заражения и инициировал процедуру тотальной очистки.
Он стоял посреди этого ада, когда потолочная балка, размером с небольшой автомобиль, сорвалась вниз. Он поднял голову и увидел ее. В его глазах не было страха. Только удовлетворение.
Последнее, что он почувствовал, — это сокрушительный удар, превративший его тело в такую же бесформенную массу, как и та, что растекалась по полу. Его кровь, его мозговое вещество, его раздробленные кости смешались с останками Щеглова, с останками тысяч других, с серой питательной пастой.
Смерть была не концом, а слиянием. Когда многотонная балка раздавила его тело, сознание Грегория не погасло. Оно взорвалось. Растворилось. Его нейроны, его память, его одержимость порядком хлынули в теплую, вязкую, пульсирующую биомассу на полу цеха. Он стал частью супа. Он стал партией D-4581. Он стал техником Щегловым, девкой с фиалками, тысячами других безликих неудачников.
Но его воля, его холодная, одержимая жажда стерильности, была сильнее их разрозненных, сентиментальных ошметков. Он не растворился в них. Он поглотил их. Его сознание стало центральным процессором в этом бульоне из плоти. Он был вирусом, который переписал код носителя.
Взрыв и пожар на комбинате «Гамма-7» были классифицированы как производственная авария. Никто не стал разбираться в причинах. Уцелевшую биомассу собрали, провели экстренную обработку и, чтобы не терять ценный ресурс, пустили в производство под новой маркировкой: «Экспериментальная питательная паста "Регенерация-1"». Ее начали поставлять в госпитали, центры реабилитации и, в первую очередь, в само Бюро Перераспределения Лишних Людей — для поддержания сил сотрудников.
Первым был конвойный, тот, что приводил к нему на утилизацию Ариадну. Здоровенный, тупой бык, чья функция сводилась к применению физической силы. Вечером, в своей каморке, он вскрыл тюбик «Регенерации-1». Паста показалась ему необычно… насыщенной.
Ночью он проснулся от дикой боли в животе. Его тело билось в конвульсиях. Его жена в ужасе смотрела, как его кожа начала пузыриться и плавиться. Но это была не болезнь. Это была трансформация. Его кости с хрустом меняли форму, мышцы рвались и срастались по-новому. Его крик превратился в булькающий хрип, когда его собственная гортань растворилась и пересобралась.
Через час на полу каморки, в луже слизи и крови, стояло уже нечто иное. Оно сохранило отдаленное сходство с человеком, но его кожа стала полупрозрачной, как у глубоководной рыбы. Вместо рук у него были длинные, острые костяные лезвия, выросшие прямо из предплечий. Глаза слились в одну широкую щель, светящуюся холодным, аналитическим светом. Оно было инструментом. Идеальным инструментом для зачистки.
Сознание Грегория, теперь распределенное, но единое, ощутило своего первого аватара. Оно было довольно. Это эффективно.
Существо, бывшее конвойным, двинулось по коридорам Бюро. Бесшумно, как тень. Его цель — кабинет его соседа, такого же конвойного. Оно не стало ломать дверь. Костяное лезвие прошло сквозь металл, как раскаленный нож сквозь масло, и перерезало замок изнутри. Спящий на койке человек не успел даже проснуться. Лезвие вошло ему в ухо и вышло через другой висок. Но это была не просто смерть.
Из раны на голове убитого хлынула не только кровь. Вместе с ней вытекла серая, студенистая масса — порция «Регенерации-1», которую тот съел на ужин. Эта масса поползла по лицу мертвеца, затекла ему в рот, в ноздри. Тело задергалось. Началась новая трансформация.
Грегорий расширялся.
К утру БПЛЛ превратилось в бойню. Но это была не хаотичная резня. Это была методичная, хирургическая операция. Аватары Грегория, каждый уникальный в своем уродстве, двигались с холодной целеустремленностью. Один, чьи пальцы превратились в длинные, полые иглы, впрыскивал порции зараженной пасты прямо в вены спящих клерков. Другой, чья грудная клетка распахнулась, превратившись в зубастую пасть, просто пожирал тех, кто пытался сопротивляться, и тут же изрыгал их в виде полупереваренной, быстро мутирующей биомассы.
Стены коридоров покрылись органикой. Они дышали. Пульсировали. Из пола росли костяные шипы и щупальца из сросшихся сухожилий. Это была не просто бойня. Грегорий перестраивал здание под себя. Он превращал неэффективную архитектуру из бетона и стали в живой, функциональный организм. В свой организм.
Несколько сотрудников службы безопасности забаррикадировались в оружейной. Они стреляли сквозь дверь, но пули просто вязли в телах мутантов, которые ломились внутрь. Их плоть регенерировала на глазах. Тогда один из аватаров — бывшая секретарша, чье тело теперь напоминало гигантского паука из плоти и сросшихся человеческих конечностей, — прижался к двери и изверг из себя струю концентрированной желудочной кислоты. Металл зашипел и потёк.
Когда мутанты ворвались внутрь, они не стали убивать всех. Они окружили последнего выжившего офицера, прижали его к стене. И тогда из стены, из пульсирующей органической массы, сформировалось нечто, отдаленно напоминающее лицо. Лицо Грегория. Оно было составлено из десятков глаз, вырванных у его жертв, а рот был безгубой щелью, из которой сочилась серая слизь.
— Зафиксировано нарушение протоколов безопасности, — проскрежетал голос, который был смесью сотен голосов. — Коэффициент полезности вашего подразделения признан отрицательным.
Офицер закричал, когда паукообразное существо схватило его и потащило к стене. Стена-плоть разверзлась, как влажный, зубастый рот, и поглотила его.
К рассвету 147-й этаж Бюро Перераспределения Лишних Людей затих. Он стал единым целым. Живым, дышащим, пульсирующим организмом, управляемым единой волей. Сознание Грегория, теперь безграничное, смотрело на Единый Город сквозь армированные окна, затянутые перепонками из кожи.
Загрязнение было локализовано. Этаж был стерилизован и превращен в идеальный, самодостаточный организм. Теперь нужно было двигаться дальше. Вентиляционные шахты. Водопровод. Система доставки продовольствия.
Зачистка только начиналась. И у Грегория теперь было достаточно биомассы для создания идеального порядка. Во всем городе.
Я ей лишь сказал, чтоб она поменяла финал на выстрел. Но в целом она начала там портить стиль выписывая какой Грегорий хуевый, тогда я взял готовый фрагмент про выстрел и сказал его оставить, но откатить стиль к более бестрастному и объективному первому варианту. Сам я там никакие куски не писал, мои указания это просто указания в 1-2 предложения.
Нет, конечно, у нейронки ограничение на количество знаков ответа, а это явно превышает один. Это я сделал в два пинка, Дело в том, что железный идиот сам написал, что Георгий в финале откусил от батончика с белковым концентратом из той самой зашкваренной партии. Естественно, никакого значения этому не придав. Тогда я написал, что нихуя ты псина ебаная - он у тебя теперь жрет нейрозашкваренный мнемотическим вирусом батончик и нихуя? Не пидор. Тогда он мне высрал абсолютно убогий чанк о том, как Грегорий ПОНИМАЕТ сука блядь (работает утилизатором!) что батончик сделан из человеков, и он там истерику устроил. А я говорю, ты чё сука творишь? Он всё это знает, нахуя эти дешевые откровения рвущие логику текста? Ты долбоеб? Пусть он сам подставил техника за хуйню, а тот мнемотическим бэкслешем на него воздействовал. И тогда он выдал мне нормальный чанк (я еще сказал чтоб накатил стиль и тематику конкретного пейсателя). Ну и там он подох в конце, но я пинком зпаставил продолжить, усилив тематику указанного писателя.
Вообще я генерю тексты со времен руГПТ-3. То есть где-то с 2021 года.
Из характеристики "хорошо работает под постоянным присмотром и пиздюлями".
Но это все равно очень офигенно, скоро "Девочку" Достоевского напишет.
Я знал, что они следят за мной. Чёрные вертолёты ФБР кружили над домами, словно стервятники. Каждый раз, когда я выглядывал в окно, холодный пот стекал по спине.
— Они знают, — шептал я, переходя от окна к окну. — Они знают всё.
Телефон зазвонил. На экране — неизвестный номер.
— Мистер Смит, — механический голос. — Мы знаем, что вы знаете.
Дверь вылетела с петель. Вошли люди в чёрном. Или не люди?
— Теперь вы знаете слишком много, — сказал один из них.
Последнее, что я почувствовал — холод их рук. Последнее, что услышал — гул вертолётов.
Очнулся я в сырой темноте какого-то помещения. Рядом сидел измождённый доктор Морган.
— Мы в плену, — прошептал он. — Уже месяц. Или год?
Дни сливались в череду допросов и психотропных веществ. Морган начал верить в их пропаганду. Его личность растворялась в новой реальности.
После месяцев пыток и манипуляций нас вернули в Америку — в психиатрическую клинику. Здесь всё казалось одновременно знакомым и чужим.
Морган бредил о коммунизме, я — о заговорах. Ночью мы встретились в коридоре клиники.
— Они победили, — сказал Морган. — Мы стали тем, чего они хотели.
Мы организовали побег среди других пациентов, убедив их в существовании «подпольного движения сопротивления». Я снабдил их самодельными «детекторами слежки», Морган разжигал революционный дух.
Но вместо свободы нас встретили санитары с успокоительными уколами. Наши последователи оказались в изоляции, а нас перевели в отдельную палату усиленного наблюдения.
После провала побег ситуация ухудшилась. Морган писал письма о «фашистском режиме», я отправлял жалобы в несуществующие организации.
Один из убеждённых нами пациентов, выйдя на свободу, поджёг здание муниципалитета, уверенный, что там находится центр управления «глобальным заговором».
Когда правда всплыла, разразился скандал. Нас с Морганом разделили: его перевели в закрытое отделение, меня — в одиночную палату.
Сидя в четырёх стенах, я начал видеть реальность. То, что мы натворили, было непростительно. Мы не были борцами за правду — мы стали опасными сумасшедшими, играющими с жизнями других.
Через несколько месяцев в мою палату вошёл человек в гражданском. Не агент в чёрном, а обычный психолог.
— Мистер Смит, — сказал он спокойным голосом. — Мы знаем, что с вами произошло. И у нас есть доказательства.
Он выложил на стол папку с документами. Фотографии, видеозаписи, отчёты. Всё, что казалось нам заговором, оказалось частью большой операции по дестабилизации радикальных элементов.
— Вы были выбраны как потенциальные лидеры протестного движения, — объяснил психолог. — Ваша паранойя была усилена намеренно.
Мне показали записи наших «откровений», разговоры с другими пациентами, планы «сопротивления». Всё это было аккуратно собрано и проанализировано.
Моргана тоже «лечили». Ему показали, как его идеи о коммунизме были искусственно раздуты, как его использовали для выявления других радикально настроенных личностей.
Постепенно мы начали понимать: наша борьба была спектаклем. ФБР создало иллюзию заговора, чтобы выявить настоящих экстремистов.
Когда нас наконец выпустили, мы были сломлены. Не системой, не заговором — осознанием того, что наша «правда» была создана теми, кому мы не доверяли.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: самая большая победа системы — это заставить тебя поверить, что ты параноик, даже когда ты прав. И самое страшное — это осознать, что ты сам помог создать свою тюрьму.
А где-то в архивах ФБР до сих пор лежат наши дела — как пример идеальной операции по нейтрализации угрозы, которой никогда не существовало.
Ватсон: Холмс, я не могу не заметить странность в нашем последнем деле. Помните историю с «пляшущими человечками»?
Холмс: О, это было одно из моих самых блестящих расследований, мой дорогой Ватсон!
Ватсон: Но инспектор Лестрейд утверждал, что разгадал шифр ещё до нашего вмешательства.
Холмс: (с усмешкой) Лестрейд? Разгадал? Вы, должно быть, шутите!
Лестрейд: (входит в комнату) Как раз наоборот, мистер Холмс. Я действительно расшифровал код за день до вашего появления. Просто решил дать вам шанс проявить себя.
Холмс: (напрягается) Это нелепое утверждение, инспектор!
Ватсон: Но почему же вы тогда не заявили об этом публично?
Лестрейд: Потому что вы, мистер Холмс, создали вокруг этого дела такой шум, что никто уже не обратил внимания на мою работу.
Ватсон: Помните, как вы обвинили того бедного конюха?
Холмс: Он был виновен! Мои выводы неопровержимы!
Лестрейд: А я нашёл настоящего преступника — садовника, который действовал из мести. Конюх провёл в тюрьме месяц, пока я не доказал его невиновность.
Ватсон: Но ваши «дедуктивные выводы», Холмс, казались такими убедительными…
Холмс: (нервно ходит по комнате) Дедукция никогда не подводит!
Лестрейд: Простите, но ваши «выводы» часто основывались на догадках и манипуляциях. Вы создавали виновных там, где их не было.
Ватсон: Припоминаю дело о «пропаже бриллианта»…
Холмс: (перебивает) Это было идеальное раскрытие!
Лестрейд: Идеальное обвинение невиновного человека. Вы представили ложные улики и манипулировали общественным мнением.
Ватсон: Холмс, я изучил все наши дела…
Холмс: И что же вы нашли?
Ватсон: Большинство успешных расследований были работой полиции. Ваши «успехи» часто основывались на чужих достижениях.
Лестрейд: Именно так. Я годами прикрывал ваши промахи, надеясь, что вы признаете свои ошибки.
Холмс: (в ярости) Вы все ошибаетесь! Мой метод безупречен!
Ватсон: Ваш «метод» — набор риторических приёмов и манипуляций. Теории заговора, которые вы строили, были абсурдны.
Лестрейд: Пора признать: ваши «гениальные выводы» часто были основаны на догадках, а не на фактах.
Ватсон: (обращаясь к читателю) Теперь я понимаю: Холмс был мастером создавать иллюзии. Его демагогия и теории заговора заставляли нас верить в его «гениальность».
Лестрейд: (с горечью) Настоящий детектив — это тот, кто работает с фактами, а не с фантазиями.
Ватсон: (заключительное слово) Пусть эта история послужит предупреждением: не всё то золото, что блестит. И не каждый, кто представляется гением, действительно им является.
(В комнате повисает тяжёлая тишина. Холмс уходит в свою комнату, оставив Ватсона и Лестрейда наедине с правдой)
Лестрейд: (тихо) Жаль, что потребовалось столько времени, чтобы правда вышла наружу.
Ватсон: Да, но лучше поздно, чем никогда. Теперь справедливость восторжествует.
Выше - Алиса, ниже Дипсик по копии вводных.
«Разоблачение Шерлока Холмса»
Записано со слов доктора Джона Ватсона
Было холодное ноябрьское утро, когда я, наконец, осознал ужасающую правду. Я сидел в нашей гостиной на Бейкер-стрит, наблюдая, как Холмс, раскачиваясь в кресле, с самодовольным видом пускал кольца дыма в воздух. Он только что «раскрыл» очередное дело — беднягу садовника обвинили в краже фамильных драгоценностей лорда Уэтерби, хотя улики были более чем сомнительны.
— Браво, Холмс! — произнёс я, но в голосе моём уже не было прежнего восхищения.
Он ухмыльнулся, даже не подозревая, что его карточный домик вот-вот рухнет.
Всё началось несколько месяцев назад. Я случайно столкнулся с инспектором Лестрейдом в Скотленд-Ярде. Он выглядел усталым и раздражённым.
— Доктор Ватсон, — вздохнул он, — я не понимаю, почему пресса приписывает все заслуги вашему другу. Ведь этомынаходим улики,мызадерживаем преступников, а он лишь строит свои витиеватые теории!
Я отмахнулся, решив, что Лестрейд просто завидует. Но потом начал замечать странности.
Дело о голубом карбункуле. Холмс утверждал, что драгоценность была проглочена гусем, но вскрытие птицы так и не провели. А между тем, настоящий вор — слуга графа — уже сидел в тюрьме, арестованный Лестрейдомдотого, как Холмс озвучил свою версию.
Скандал в Богемии. Король утверждал, что фотография была уничтожена, но Ирэн Адлер, по данным Скотленд-Ярда, уехала из страныдовизита Холмса.
Пёстрая лента. Доктор Ройлотт умер от удушья, но змея так и не была найдена. Лестрейд позже признался мне, что у них были подозрения на счёт самого доктора — он был известен своими опасными опытами.
И вот, наконец, я решился. Пока Холмс «размышлял», я тайком просмотрел его записи. И обнаружил, что все его «гениальные дедукции» были основаны на догадках, а не фактах. Более того, в каждом деле оказывалось, что настоящие преступники либо уже были под арестом, либо их имена всплывали в ходе обычного полицейского расследования.
Но самое главное — я нашёл переписку. Холмс платил уличным мальчишкам за информацию, но не для раскрытия преступлений, а для того, чтобыподгонять факты под свои теории.
— Холмс, — сказал я холодно, откладывая трубку в сторону. — Мы должны поговорить.
Он поднял бровь, но в его глазах мелькнуло беспокойство.
— О чём, Ватсон?
— О том, что ты — мошенник.
Он замер.
— Ты не раскрыл ни одного дела. Лестрейд и Скотленд-Ярд делали всю работу, а ты лишь придумывал красочные истории, чтобы выглядеть гением.
Холмс рассмеялся, но смех его был нервным.
— Дорогой друг, ты что, перегрелся на солнце?
— Нет. Но я проверил. Все твои «разоблачения» — ложь. Ты обвинял невиновных, манипулировал фактами и запутывал всех своими демагогическими рассуждениями.
Его лицо побледнело.
— Ты не можешь этого доказать.
— Могу. И если завтра газеты узнают правду…
— Гениально, Ватсон...
Холмс замер. Его пальцы, обычно такие проворные, судорожно сжали ручку кресла. Дым от трубки медленно рассеивался в воздухе, как последние остатки его легенды.
— Да, — продолжал я, не отводя взгляда. — Ты всегда любил это слово, не так ли?"Гениально". Бросал его вскользь, снисходительно, будто все вокруг — просто статисты в твоём спектакле. Но теперь спектаклю конец.
Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой, почти жалкой.
— Ты действительно так думаешь? Что всё это — ложь?
— Не ложь, Холмс.Театр. И ты — его режиссёр. Ты годами водил за нос всех: клиентов, прессу, даже Скотленд-Ярд. Но больше всего — меня.
Он резко встал, его тень гигантским силуэтом легла на стену.
— И что ты собираешься делать? Писать разоблачительные мемуары? Разрушитьмиф?
— Нет, — я покачал головой. — Мифы разрушать бесполезно. Но я больше не буду его поддерживать.
В его глазах мелькнуло что-то, чего я раньше никогда не видел.Страх?
— Ты... мой единственный друг, Ватсон.
— Был, — поправил я.
Наступила тишина. Где-то за окном прокричал уличный торговец, зазвенели колокола кареты. Мир продолжал жить, не подозревая, что Шерлок Холмс только что перестал существовать.
Он медленно повернулся, взял со стола скрипку, провёл пальцем по струнам — но не заиграл.
— Тогда, пожалуй, мне пора.
— Пожалуй.
Дверь закрылась. Впервые за много лет я остался в квартире на Бейкер-стритодин.
P.S.
Газеты потом писали, что великий детектив погиб в схватке с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада. Но я-то знаю правду: он просто сбежал. Как сбегают фокусники, когда публика начинает догадываться, где спрятаны зеркала.
Ваш искренне,
доктор Джон Ватсон.
>— И что ты собираешься делать? Писать разоблачительные мемуары? Разрушить миф?
>— Нет, — я покачал головой. — Мифы разрушать бесполезно. Но я больше не буду его поддерживать.
>В его глазах мелькнуло что-то, чего я раньше никогда не видел.Страх?
>— Ты... мой единственный друг, Ватсон.
>— Был, — поправил я.
>Наступила тишина. Где-то за окном прокричал уличный торговец, зазвенели колокола кареты. Мир продолжал жить, не подозревая, что Шерлок Холмс только что перестал существовать...
...когда я швырнул папку с документами на стол.
— Все эти годы... все эти "раскрытые дела"... — мой голос дрожал от ярости, — ты просто выбирал случайных людей и строил вокруг них теории!
Холмс, не отрываясь, чистил трубку.
— Мой дорогой Ватсон, — произнес он с привычной снисходительностью, — вы говорите так, будто это что-то плохое.
Я ударил кулаком по столу.
— Иннокентий Барримор! Миссис Хадсон! Даже этот несчастный кучер, которого ты обвинил в краже бриллиантов лорда Уэстбрука! Все они были невиновны!
Он наконец поднял на меня глаза. В них не было ни капли раскаяния.
— Конечно. Но разве не прекрасно работала моя система? Выбираешь человека, находишь "улики", убеждаешь всех в его виновности... — он улыбнулся, — Лестрейд до сих пор верит, что именно он арестовал Джефферсона Хоупа.
Я почувствовал, как холодеет кровь.
— А Джек Потрошитель? — спросил я. — Ты ведь так и не смог его поймать.
Холмс медленно встал.
— О, Джон... — его голос стал странно шипящим, — но я же его и не искал.
Он сделал шаг вперед, и в свете камина я вдруг увидел то, чего не замечал все эти годы — как его тень на стене двигалась независимо от него, ее пальцы были слишком длинными, а рот — слишком широким.
— Пять женщин, Ватсон. Пять идеальных композиций. — Его голос теперь звучал как скрежет металла. — А вы все искали "безумного мясника". Как... ограниченно.
Я схватился за револьвер, но он был быстрее. Его рука (была ли это еще рука?) сжала мое запястье с неестественной силой.
— Вы хотите знать, почему я никогда не брался за это дело? — прошептал он мне в ухо. — Потому что хороший художник... не выставляет все свои работы сразу. В следующий раз проверяйте свои улики, доктор, — бросил он, отступая к камину. — Особенно те, что я вам так любезно подбрасывал.
Камин потрескивал, бросая дрожащие тени на стены. Я стоял с револьвером в руке, глядя на человека, которого тридцать лет называл другом.
— Ты не просто мошенник, — мой голос звучал чужим. — Ты был им все это время. Джеком.
Холмс улыбнулся. Не его обычная, снисходительная усмешка — а что-то... голодное.
— О, Джон, — он провел пальцем по корешкам наших общих дел на полке, — ты действительно думал, что все эти "расследования" были лишь прикрытием для моего тщеславия?
Он повернулся, и в глазах его вспыхнул тот самый желтоватый отсвет, что описывали выжившие с Митре-сквер.
— Я не придумывал теории, дорогой друг. Я давал им рождаться.
Пауза.
— Уайтчепел... — я сглотнул. — Все эти годы...
— Все эти годы, — он подошел ближе, и воздух вдруг стал густым, как в морге, — ты записывал мои "подвиги", а я... — его рука легла на мою записную книжку, — ...оставлял тебе ключики.
Я отшатнулся.
— "Письма Джека"...
— ...писались на той же бумаге, что и твои любимые "записки клиентов", — закончил он. — Ты хранил их в своем ящике, Джон. Иногда даже перечитывал вслух, прежде чем отнести в "Таймс".
Револьвер дрожал в моей руке.
— Но... Лестрейд... анализы...
— Ах да, "неопровержимые доказательства"! — он рассмеялся, и звук этот напомнил мне скрежет хирургической пилы. — Кусочек ткани от Мэри Келли? Из твоего носового платка, кстати.
Выстрел.
Дым застлал комнату. Когда он рассеялся, на полу остались лишь
Капля черной, как космос, жидкости (исчезла до прихода полиции). Не знаю, что это.
Они думают, что поймали меня.
Ваш пистолет, дорогой Ватсон, был таким же жалким, как ваши попытки понять природу зла. Черная субстанция, что вы приняли за мою "кровь"? Всего лишь капля протоклеточной массы, любезно оставленная для ваших примитивных экспертиз.
Мои настоящие трофеи куда ценнее:
Страх в ваших глазах, когда вы осознали, что тридцать лет делили кров с Джеком
Идеальная симметрия разрезов на Энни Чэпмен (вы ведь заметили, как точно они повторяют ваши хирургические швы?)
Этот восхитительный момент, когда Лестрейд впервые прочел мое письмо в "Дейли Телеграф" вслух... даже не подозревая, что держит в руках оригинал
Перехват коммуникации ГЦ-7 (шифр "Аркан")
Голос Мориарти:
— Он снова нарушил Протокол. На этот раз... играл в их историю.
Шум квантового декодера:
— Вы о Уайтчепеле? Это же древность.
Звук рвущейся плоти (возможно, метафора):
— Нет. Он переписал их Уайтчепел. Каждое убийство — точная копия ритуалов Кси'аррх. Но они видят только "Потрошителя".
Запись с уличной камеры (Доклендс, 03:47)
Тень с неестественно длинными пальцами останавливается перед бездомным:
— Вы знали, что печенье человека содержит ровно 117 грамм иронии? — мой голос теперь на две октавы ниже — Позвольте продемонстрировать...
Профессор материализуется из вспышки синего света. Его трость пронзает мою проекцию.
— Надоели детские игры, Х-9?
— Но профессор, — я позволяю экзоскелету на миг показать истинную форму — разве не прелестно, как их "пресса" превратила священное жертвоприношение в... бульварные сплетни?
Личное сообщение (вшито в ДНК уличной крысы)
Мориарти:
Ваши агенты ищут меня в трущобах? Как мило. Я же устроился хирургом в Королевский госпиталь.
Вечером будем вскрывать лорда Кэмберуэлла. Его дочь так похожа на Мэри Келли...
P.S. Доктору Ватсону:
Когда в следующий раз будете оперировать — взгляните на свои инструменты. Вы ведь помните, куда делся скальпель из набора 1888 года?
Ваш S.H.
*(Приложение: Фотография пятна на полу Бейкер-стрит. При увеличении в 700x видно, что это точная карта созвездия Ориона в ночь первого убийства.)
Планета в системе Дзета Сетки оказалась именно такой, как в древних легендах моего народа — чёрные базальтовые пустоши под кроваво-оранжевым небом, где два гигантских спутника с кольцами висели, будто космические гильотины.
Но главное чудо — Плазмопад.Сотни километров раскалённой материи, низвергающейся с орбитальных высот в бездонный каньон. Фиолетовые, синие и ядовито-зелёные струи переплетались, создавая смертоносное сияние. Именно здесь, на узкой платформе из чужеродного металла, я настиг его.
Холмс (если это имя ещё что-то значило) стоял спиной ко мне, его силуэт искажался жаром.
— Прекрасное место для финала, не правда ли, профессор? — его голос теперь звучал как скрежет тысяч микроскопических шестерён.
Я активировал трость. Голубое сияние очертило зону поражения.
— Ваш эксперимент окончен, Х-9. Галактический Совет вынес приговор.
Он обернулся. Его лицо... нет, то, что когда-то было лицом... теперь напоминало кривое зеркало, отражающее все мои прошлые жизни.
— Но разве не гениально получилось? Я создал идеального монстра — детектива-маньяка! Они сами молились на своего палача!
Плазмопад ревел, когда наши силы столкнулись.
Лондон. Через две недели.
Кабинет доктора Ватсона. Пахнет камфорой и виски. Лестрейд нервно теребит шляпу.
Я появился без предупреждения.
— Господа, — сказал я, снимая перчатки, — преступность в вашем городе стала... неприлично наглой.
Ватсон поднял на меня воспалённые глаза:
— Вы убили его?
— Да.
Лестрейд фыркнул:
— И что теперь? Нам снова вешать первых встречных?
Я положил на стол два бейджа с мерцающими символами.
— Теперь вы будете работать по-настоящему. Без фокусов. Без поддельных улик.
За окном завыл ветер. Где-то в переулке крикнули "убийство!".
— Ну что, господа? Ловите момент для первого дела?
P.S. На прощание я оставил им подарок — скрипку Холмса. Теперь она играет только правду.
(Завершено в 04:27 по галактическому времени. Агент М-427, подпись.)
Три месяца мы шли по следу самого странного убийцы в Лондоне. Все жертвы - без лиц, без имен. Каждый труп аккуратно вскрыт от горла до живота, будто по хирургическому учебнику. И все они выглядели... слишком свежими для мертвецов.
Последняя ниточка привела нас в доки. Вонь гниющей рыбы смешивалась со сладковатым запахом, от которого першило в горле.
"Стоять!" - Лестрейд выхватил револьвер. Перед нами дрожал щуплый человечек в поношенном костюме.
Он обернулся. Самая обычная рожа. Самая заурядная улыбка.
"А, наконец-то!" - обрадовался он, будто ждал нас годами. Голос - как у любого клерка с Флит-стрит.
Я ощупал рукоять пистолета. "Вы признаетесь в убийствах?"
"Какие убийства?" - он рассмеялся. И взял себя за ухо.
Кожа на его лице затрещала по швам.
Под ней - не кровь и кости. Не мозг и плоть. Только мерцающая розовая слизь, переливающаяся как мыльный пузырь.
"Я просто утилизирую старые оболочки!" - заверещал он, и теперь голос звучал как скрип несмазанных шестеренок. "Ваши полицейские вечно натыкаются на мой мусор!"
Лестрейд рухнул как подкошенный. Я устоял - война в Афганистане научила не падать в обморок от любой дряни.
"А жертвы?" - прошипел я.
"Какие еще жертвы?" - слизь обиженно заколебалась. "Это биоразлагаемые контейнеры! Я их выращиваю, как вы огурцы в теплице!"
В этот момент за спиной раздался знакомый голос: "Нарушение статьи 47 Галактического кодекса о биологических отходах".
Мориарти. Он выписал слизевику штраф, взял его под руку и повел к выходу, будто провинившегося школьника. На пороге пришелец обернулся:
"Ваш Холмс был свиньей. Никогда не мыл пробирки после опытов."
Дверь захлопнулась.
Теперь Лестрейд, прежде чем кого-то арестовать, тычет человека пальцем - проверяет, не развалится ли. Я пишу мемуары "Как я не стал удобрением для инопланетного огорода".
А по ночам в Темзе до сих пор находят странные пустые шкурки...
Холодный ноябрьский ветер гнал серые волны по Темзе, когда к нам в кабинет ворвался Мориарти. Его обычно безупречный костюм был мокрым от морской воды, а в глазах светилось то, что я раньше видел только у солдат перед самым страшным боем.
"Ваш нарвал - не кит," - сказал он, швыряя на стол кусок искорёженного металла. - "Это зубы Наутилуса."
Лестрейд потрогал обломок и тут же отдёрнул руку - металл был тёплым, будто живой.
Мы выехали в Гринвич той же ночью. Лунный свет серебрил мачты стоящих на рейде кораблей, а где-то вдали, за туманной дымкой, маячили огни рыбачьих лодок. Мориарти вёл нас к старому складу, от которого пахло смолой и ржавчиной.
"Он топит не просто так," - шептал Мориарти, распахивая дверь. Внутри на столе лежали карты - все британские суда, исчезнувшие за последний месяц, были отмечены красными булавками. Они складывались в узор - как будто кто-то выводил гигантскую спираль на воде.
"Капитан Немо не человек," - Мориарти провёл пальцем по карте. - "Наутилус - это он сам. Металлическая плоть, сросшаяся с машиной. Такое нельзя построить - такое можно только вырастить."
За окном завыл ветер. Лестрейд перекрестился - впервые за все годы нашей знакомства.
"Завтра мы идём на север," - Мориарти развернул другую карту. На ней у острова Уайт был нарисован странный знак. - "Там глубоко. Там темно. И там мы устроим ему ловушку."
Я спросил, какая именно.
Мориарти только улыбнулся и потушил лампу. В темноте его глаза светились, как у кошки.
"Такая, о которой он сам попросил. Все эти корабли... он ведь не просто так их топил. Он звал нас в гости."
Снаружи донёсся далёкий гудок парохода - долгий, тоскливый, будто крик раненого зверя.